Но еще труднее говорить и писать о Платонове. Да, вроде, и зачем? Читайте.
Но все-таки скажу несколько слов.
Платонов и вечность. Всякий настоящий писатель - о вечном, в том числе и в самом главном - о вечном. И если - спросить, о чем Платонов "под знаком вечности", то придется сказать - о том же, о чем Евангелие: о любви и сострадании. Только он не призывает к этому, но проживает радость и боль всякого человека. И не только человека, а и нанизываемого на крючок "живого и мучающегося червя", и пойманного на крючок молодого подлещика ("четыре часа рвался подлещик скрыться в глубокие свободные воды, и кровь его губ, с вонзенным крючком, смешалась с кровяным соком червя; подлещик устал метаться и для своей силы проглотил кусочек червя, а затем снова стал дергать за режущее едкое железо, чтобы вынуть из себя крючок вместе с хрящом губы"). И железной машины: "Паровоз хотя и молчал, но Захар Павлович его слышал. - Колосники затекают - уголь плохой, - грустно говорил паровоз. - Тяжело подъемы брать. Баб тоже много к мужьям на фронт едет, а у каждой по три пуда пышек. Почтовых вагонов опять-таки теперь два цепляют, а раньше один, - люди в разлуке живут и письма пишут".
Человек жалеет паровоз, а паровоз - людей.
Платонов и время. Думаю, мало что поняли в Платонове те, кто видит в Чевенгуре сатиру на Революцию. Там и это есть, поскольку Платонов пишет, проживая, пропуская через себя всю жизнь своего времени, а в ней много не просто нелепого, но и чудовищного. Но, подумал я с запозданием: если бы решили в юбилейный год поставить памятник Революции (ну, вроде памятника "тысячелетия России" 1862 года), то я бы предложил в центре его не Ленина с Троцким, а Степана Ефремовича Копенкина на его Пролетарской силе и с портретом Розы Люксембург на сердце (Lumen coelum, sancta Rosa!). И рядом, по бокам от Копенкина - Саша Дванов, Захар Павлович, слесарь Федор Федорович Гопнер... Хороший был бы памятник, верный.