Самое высокое положение в этом ряду занимает ценность целенаправленной деятельности. Содержательно она включает в себя весь ряд, содержит в себе низшие ценности как моменты. Она характеризует личностное существо на высоте его расцвета (как способное к целенаправленной деятельности).
Но все же целевой деятельности еще недостает важнейшей части для полноты ее ценностного содержания: сама цель, на которую направлена деятельность, в ней еще не определена… Целенаправленная деятельность индифферентна к ценности и неценности самой цели, что является ее отличительной особенностью, а, следовательно, и человека. Иначе человек как телеологическое существо не имел бы свободы, а соответственно, не был бы способен ни
к добру, ни ко злу. Но тогда он не был бы нравственным существом, способным к вменению и ответственности. Способность ко злу неотделима от способности к добру. Животное ко злу не способно. То же самое относится и к другим ценностно акцентированным моментам
акта, которые предполагаются в целенаправленной деятельности, особенно к действию, силе, свободе, предвидению. …
Добро и зло образуют, таким образом, второй слой аксиологических качеств в тех же самых актах, которые эти ценности деятельности, свободы, силы и т. д. уже предполагают как реализованные.
Т.е., как уже было раньше установлено, ценны сами способности человека, в своей совокупности делающие его способным к целенаправленному действию. Они суть необходимые условия совершения им нравственных актов. Но! Они еще не делают эти акты нравственно ценными, поскольку, обуславливая факт направленности к цели, не задаю самого направления – на добро или на зло.
Возникает вопрос: существует ли телеология зла? Разве не так устроен человек, что он может желать всегда только позитивного и никогда — негативного, контрценного ради него самого?
Гартман вслед за Сократом и большинством последующих философов считает, что человек всегда стремится к добру.
Причиняющий вред хочет не вреда для других, а собственной пользы; польза же имеет определенную ценность для данного человека. Правда, этим почти ничего не сказано. Человек, разрушающий ради собственной пользы чужое счастье, виновен в той же мере, как если бы он желал разрушения ради разрушения. Не все ценное равноценно. … Но то, что телеология человека вполне может быть устремлена к малоценному, даже к контрценному,— пусть и не ради
него самого как такового — это очевидно.
Добросовестный Гартман признает, что и стремление ко злу ради зла логически допустимо.
Если человек не способен стремиться к не-ценностям ради них самих, то это заключено не в сущности телеологии, но исключительно в сущности человека. О последней в данном случае речи не идет, речь идет об одной лишь сущности телеологии.
Но в ней ни в коем случае не заключено быть ориентированной только на ценности. Категориальная сущность телеологии сводится к способности вообще иметь возможность ставить целью ирреальные ситуации и реализовывать их. В этом еще нет никакой связи с ценностью или не-ценностью этих ситуаций. Ценность целенаправленной деятельности как таковой этим нисколько не уменьшается. И все же, если бы человек в своем ценностном чувстве обладал только ею и никаким другим отношением к ценностной сфере, то он был бы вполне способен к абсолютной телеологии зла.
Если бы это было не так, то древнее представление о «Сатане» было бы абсурдным. Последнее явно не соответствует действительности. Иначе такое представление в религии даже не смогло бы сформироваться, не то что сохраниться. Сколь бы метафизически сомнительной ни была эта персонификация как таковая, содержательно-аксиологически она сомнений не вызывает. Сатана — это идея существа, которое стремится к контрценному ради него самого. Он делает то, чего не может человек — зло ради зла; его сущность аксиологически деструктивна, разрушительна. Он — персонифицированная телеология зла. Если он,— как часто утверждали остроумные интерпретаторы (имеется в виду, например, Гёте в образе Мефистофеля),— при этом сам должен впасть в заблуждение и, не желая этого, творить добро, то это показывает лишь его бессилие, или всесилие Бога, но не опровергает его сущности. Его воление тем не менее все-таки оставалось бы категориальной формой телеологии зла.
Важность идеи «Сатаны», однако, состоит в следующем: не неценности как таковые суть зло, но поведение, направленное на них. Причем это всегда также и поведение, направленное на ценности. Не существование неких идеальных не-ценностей, и даже не наличие в реальном мире контрценного говорит о зле, но направленность на них в мире некоей реализующей силы. Такая сила может осуществляться только в форме целенаправленной деятельности; она необходимо обладает ею и там, где она существует только в тенденции или в умонастроении. И это независимо от того, направлена ли эта реализующая сила, как у Сатаны, на контрценное «как таковое», или как у человека — на контрценное, которое он в своем заблуждении представляет себе ценным. (371-373)