Надлежит, собственно, спросить: если мысль, продумывая истину бытия, определяет существо humanitas как эк-зистенцию из ее принадлежности к бытию, то остается ли эта мысль только лишь теоретическим представлением о бытии и о человеке или же из такого познания можно извлечь также ориентиры для деятельной жизни и дать их ей для руководства?
Ответ гласит: эта мысль не относится ни к теории, ни к практике. Она имеет место прежде их различения. Эта мысль есть – поскольку она есть – память о бытии и сверх того ничто. Принадлежащая бытию, ибо брошенная бытием на сбережение своей истины и требующаяся для нее, она осмысливает бытие. Такая мысль не выдает никакого результата. Она не вызывает воздействий. Она удовлетворяет своему существу постольку, поскольку она есть. Но она есть постольку, поскольку говорит свое дело. Делу мысли отвечает исторически каждый раз только один, соразмерный сути дела сказ (Sage). Строгость, с какой он держится дела, намного более обязывающа, чем требования научности, потому что эта строгость свободнее. Ибо она допускает Бытию – быть.
Так в каком же отношении к теоретическому и практическому поведению стоит бытийная мысль? Она переходит за всякое теоретическое рассмотрение, потому что заботится о свете, в котором только и может иметь место и развертываться теоретическое видение. Эта мысль внимает просвету бытия, вкладывая свой рас-сказ (Sagen) о бытии в язык как жилище экзистенции. Таким образом, мысль есть действие (ein Tun). Но действие, которое одновременно переходит за всякую практику. Мысль прорывается сквозь действие и производство не благодаря величию каких-то своих результатов и не благодаря последствиям какого-то своего влияния, а благодаря малости своего без-результатного (erfolglosen) осуществления.
Ну, хорошо. Мы это слышали: «требовать от философии пользы – это значит требовать от нее слишком много». Но ведь всегда, когда с одобрением говорят о бесполезности чего-то, будь то о философии или об искусстве (которое «для искусства») имеют в виду практическую пользу – материальную или поучительность, – осязаемую, во всяком случае. Но чего-то же мы вправе ждать от этой «фундаментальной онтологии»? Что толку мне, что я прочитал «Письмо о гуманизме»?.
Попробую подойти с другой стороны. У дела, если это дело, а не, скажем, болтовня (написано же в одном из комментов к одной из записей цикла, что Х. – болтун), всегда есть цель. А цель – откуда? Как мы выбираем цели своих действий? Полагаю, что руководствуясь своими ценностями или идеалами (надо будет написать теперь о том, что дало мне чтение «Письма» для мысли об идеале). А ценности откуда? Что говорит методология? Я самоопределяюсь, занимаю позицию, в соответствии с которой и мыслю, и действую. Я это делаю из себя, и единственный «этический» постулат, который высказывал Г.П.Щедровицкий от лица методологии (своя личная этика у него, конечно же, была и жесткая, но ее он не навязывал и не проповедовал): «кураж нужен», «окаянство», чтобы стоять на своем до смерти. Х. и в его лице философия идет по этой цепочке вопросов дальше: кто ты? Но вот что интересно: Х. не идет за следующим ответом к Богу, это для него означало бы измену мысли своему назначению. Он предлагает вслушиваться в бытие, прежде чем ставить вопрос о Боге. Не «из себя», а «из бытия» нужно искать ответа.
Хайдеггер не захотел, чтобы его онтология была онтотеологией, но, может быть, ее можно назвать онтометодологией?