Это я думал про дискретность времени и ежемгновенное умирание-воскресание.
Первый щелчок был, когда я вдруг понял, что, поскольку тварь вроде меня несамодостаточна, не имеет внутри себя автономного источника бытия (а это дано в прямом опыте смертности), то между УДЕРЖАНИЕМ в бытии того, что иначе с неизбежностью исчезло бы и ТВОРЕНИЕМ заново, действительно (как все время настаивает Тугодум), нет никакой разницы. Так соотносятся между собой Бог-бытие-вечность и тварь-сущее-время. И я тотчас стал промысливать отношения между этим ежемгновенным обрывом сущего в небытие и опытом постоянного личного умирания: заново творя мир, Бог по-разному творит каждый его элемент, а в случае человека - отвечая на сиюминутное свободное самоизъявление и в предведении будущих самоизъявлений. В какой-то момент душевно-телесное единство Им разрывается и душа изымается из череды изменений и волеизъявлений. Но возвращается в тварный мир по молитвам?
Но где-то в процессе этого размышления щелкнуло еще раз, и я остановил внимание на вот этом звене: удержание в бытии того, ЧТО ИНАЧЕ БЫ С НЕИЗБЕЖНОСТЬЮ ИСЧЕЗЛО. В самом ли деле об этом свидетельствует опыт смертности, условности нашего бытия? Почему вместе с Флоровским не понять этот опыт иначе: тварь могла бы и не существовать, но она сотворена субстанциальной, выражением чего и является ее свобода. Тварь, хотя и смертна, но неуничтожима, для нее бытие и жизнь не совпадают ("Тварь и тварность").
И тогда, вроде бы, гипотеза о дискретности времени оказывается не связанной с нашим опытом смертности и ненужной для его интерпретации...