Не потому, что лучшее, а так просто:
Бросишь ангелу взгляд вослед,
А на старости лет
Идут счета за небесный свет.
Ты бессилен и слеп.
Оригинал взят у mnemtsev в post
Оригинал взят у puhanov в Анатомия абсурда
P.S. Ещё, кому интересно: mikbogatov ( Михаил Богатов) "Прагмагерметика: поэт Виталий Пуханов" (2010).Мне хватило одной
Мне хватило одной рецензии, - лальше пусть он сам.
<a href="http://www.bigsauron.ru/top/p/12"><img border="0" alt="" style="border: 0px solid;" src="http://www.bigsauron.ru/valid10533_hb89ece681fad0edf4479aeee1f946af6.jpg" /></a>
Оригинал взят у bamssi в Анатомия абсурда
Школа Милосердия / Виталий Пуханов; вступ. статья С. Львовского. — М.: Новое литературное обозрение, 2014.
По-хорошему, стоит быть осторожнее с терминами, говоря об этой книге. Говорю «об абсурде» лишь потому, что любая попытка дать категориальное определение абсурда невыполнима и сама по себе абсурдна, поскольку абсурд чужд рациональному раскладу и любой системе. Абсурдна просто идея систематизировать эти стихи, даже при том, что эти стихи сами по себе система. При всей внешней легкости, «простоте», даже бесхитростности, это - жесткая, выверенная система. Снова оговорюсь, система – не осознанная механическая позиция, а очень своеобразная поэтическая логика. Но обо всем по порядку.
Говорить о стихах непросто. Об этих стихах вдвойне. Опираться на стилистическое единство? Они рифмованы, вольно срифмованы, свободны до разговорной интенции. Вот опять, так старательно избегая любой терминологии, снова и снова упираюсь в нее. Просто интенция – первая движущая сила этих стихов. Вторая в том, что она составлена из вживленных в текст, неравнозначных друг другу сентенций. Только это очень странные, вывернутые, внутренние, очень личностные апофегмы. Часть стихов просто откровенный анекдот, часть – (снова парадокс) едва приметная гипербола. Часть изначальна обратна здравому смыслу. Как кокетливая девушка, угрожающая закричать и обнимающая одновременно. Но главное то, что эти стихи так бесхитростны внешне, так обманчиво натуралистичны. Открываешь первую страницу, а там:
Благодаря видео на YouTube
Все узнали, что я урод.
Я, конечно, узнал последним.
Слава Богу, быть уродом не преступление.
С интенцией, хвала создателю, всё понятно, но какие сентенции, апофегмы? Тут же всё, как на ладони. Первое заблуждение. Не смотрите на то, что большая часть стихов (да почти все) написаны от первого лица, не стоит думать не только, что это «лицо» авторское, но и то, что оно – едино для всех стихов. Более того, «лицо», личность говорящего в каждой «реплике» лишь занавес для телеграфирования очень простого (на первый взгляд) кода. Смотрите, уберу фразы от рассказчика: (жирным, что остается)
Благодаря видео на YouTube
Все узнали, что я урод.
Я, конечно, узнал последним.
Слава Богу, быть уродом не преступление.
Пойду в «Связной». Положу на телефон.
Прикуплю памяти.
Лет через десять на YouTube
можно будет прослушать телефонные разговоры.
Мне придётся признать, что это мой голос и мои слова.
Лет через двадцать на YouTube
начнут транслировать мысли.
Я прочитаю свои последним и ужаснусь.
Получается набор вполне характерных для «сейчас» расхожих утверждений, и лишь авторская интонация, отношение к факту, переворачивает стих. Получается «закадровая» позиция героя вполне бытового «анекдота». Сама ситуация сведена к короткому «Благодаря видео на YouTubе все узнали, что я урод». «Быть уродом не преступление» - «прикуплю памяти на телефон». Не пугает, что узнали; не пугает, что урод; что можно будет транслировать мысли. Пугают сами мысли и то, что «прочитаю свои последним». Повтор ключевого «последним» нежно подводит к неожиданному кульбиту в настроении.
Позже, позже каждый желающий в онлайне
Сможет смотреть, как я разлагаюсь в земле.
Медленно.
Или сгораю в печи.
Быстро.
Но я этого не увижу
и потому никогда не узнаю, что умер.
Я буду верить, что красив, как бог,
Что голос мой как шелест листвы,
И мысли мои светлы, мудры и бессмертны.
Новый поворот:
И мы ещё встретимся на YouTube.
Если буквально, то уже «не страшно, что последним», ведь это позволит сохранить иллюзию о себе, хоть какую-то иллюзию. «Не узнаю», потому что опоздаю узнать – умру. Опять-таки, не стоит усложнять этот текст, но воспринимать буквально не позволяет очень выдержанная (почти нейтральная) эмоция текста. Из всей лексики (современной, прямой, разговорной) лишь пара слов с ярко-выраженной окраской: «урод» и «ужаснусь». Первое – не оценка рассказчика, а едва уловимая верхушка, оставшегося за кадром анекдота. Второе очень мудро подобрано – оно коромысло парадокса. Даже место ему выбрано соответствующе: глагол не подперт ни одним уточнением. Не действие, а состояние.
Вот такая затравка книги.
Один мудрый человек, помогая мне научиться действительно читать стихи, а не высасывать из них собственные эмоции, предложил мне игру. Мысленно пытаться представить «форму стиха»: куб, треугольник, шар, вогнутая призма. Каждый раз, чтобы представить, приходилось выбирать «материал» с который легче всего работать в стихе, ведущий, приоткрывающий хоть часть секретов авторского письма. Ту ниточку, за которую легче всего было «распутать» текст: лексика, ритм, эмоция, выбор языковых средств, мелодика… Перебирая эти стихи снова и снова, не могла подобрать к ним ключа. Такие «прозрачные» и неуловимые.
Лексика? Кажется, принципиально облегченная и упрощенная. Много откровенно грубого, иногда ненормативного. Предложения развернуты к читателю, местами буквально укорочены, обрезаны, чеканно прямы.
Жанр? Местами - «телеги» и «гномы» с чисто югановским наполнением. Местами – дневниковые заметки, письма к самому себе. Частушки. Побасенки. Откровенные анекдоты. Но всегда – рассказ. Монолог или часть диалога. В лоб, всегда для собеседника. Где-то лекция, где-то вырванная из контекста спора реплика. Но за всем удивительная убежденность. Доминирующая, провоцирующая, дразнящая. Нигде ни тени сомнения, но и ни одного блика высокомерия. Прямо и твердо.
Эмоции? Почти везде размыты, переменчивы, как настроение незнакомца. Никогда не уверен, что правильно понял. Начинается с категоричного: «Никто не хотел воевать за немцев,/ Прибираться в комнате, застилать кровать».
Немцы воевали, чтобы проиграть,
Это знал каждый дошкольник,
Но без немцев, какая война?
Через новый «анекдот» (жанровую сценку) к такому трогательному «когда встречаю» «Спрашиваю: ты воевал за немцев?/Улыбается, не отвечает». Как разобраться: просто рассказал? Погрустил? Посмеялся над чем?
В эти стихи приходится всё время вглядываться, недоверчиво хмуриться. Зачем этот рассказ? Не помню такого. О чем он всё время пытался сказать? Ну и что, что «мы учились в разных школах». Мы все учились в разных школах.
Математика, литра, труды, физра —
Всё как у всех,
Но у них, у них был учитель танцев
И?
И учитель, который учил не здороваться.
Мистика занимает особое место между очень реалистичных, построенных на конкретизированных сценках, строк. Она работает на ту же самую задачу, что и всё. Кажется, я почти готова её сформулировать.
*
Учись грабить и убивать,
В девяностые пригодится
*
Прежде чем научить любить Родину,
Нас учили любить всё
*
Милосердию следует только учить.
*
Роботы этого не могут, а человек — легко
*
Лет до двадцати бил себя по лицу.
*
Жизнь — лучший подарок. Какие книги?
*
Спросят: «Как попасть на Павелецкий вокзал?» —
Отвечаешь: «Я люблю эту женщину, а эту только прощаю».
Всё это призвано - озадачивать. Но больше того, это безразмерное, пугающее «черной дырой» материальное пространство из живых слов, строф, историй и фраз, явно озадачено само. Начинаю думать, что на это работает сам тон, настроение подачи – чуть отстраненное от ситуации. Происходит то-то, подчеркнуто (обращением) кем, но словно в прошлом (часто в прошлом), в памяти, на отдалении, уже размыто.
*
Я проходил каждый день триста шагов
Купить пельменей или лапши
И возвращался в отель.
В пути изображал глухого,
Глухого русского в кашемировом пальто
*
Я делал это много лет назад
На Гоголевском бульваре
*
Здесь раньше стол был яств, а нынче я стою
Или вне временное, вполне знаменательное, во многом показательное, кокетливое и лишенного любого кокетство одновременно:
Печальный и усталый,
Я не был трезв ни дня,
Пока святой Виталий
Всё делал за меня.
Поэты часто говорят о себе в третьем лице, не реже того имеют «ментальных двойников», о которых охотно и по-разному пишут. Здесь подчеркнутое, почти шизофреническое разделение на сущности:
Пока гремел костями,
Болтался, как гондон,
Он на ноги поставил
Семью. Построил дом.
Парадокс: виртуальна не худшая, а лучшая половина. Было бы откровенно кокетливо и неприятно, если бы не концовка:
Не выдам всех деталей.
Вот — чудо. Ну и ну!
И я тебя, Виталий,
Однажды заменю.
Однажды? Умерев? Оставив о себе лишь лучшую память? Что достойно всего того «лучшего», что делает «святой Виталий»? Ну да! О мертвых только хорошее. Лишь достойное - достойно памяти. Мы помним лучшее о людях. Это об этом? Ну и ну! Это же не секрет?
Секрет этой книги еще и в том, что она не пытается раскрывать каких-либо секретов. Полная сентенций, иногда буквальных воззваний, многочисленных примеров и признаний, она свободна от них. Свободна для читателя. К слову «не выдам всех деталей» - отличный портрет для авторского стиля.
Всё, как на ладони. А повторить нельзя. Вне «Пуханова» это получается плоско, пошло, не интересно. Плоскими и скучными выходят на него пародии. Всё тоже самое, но нет какой-то детали. Можно было бы списать на то, что я знаю автора, слышу присущую ему разговорную интонацию в строках. Но Гафт доказал, что авторскую интонацию легче всего «подделать», обыграть. Проверила стихи на «посторонних», далеких от поэзии, «просто» людях. Опрашивала стихийно, придется поверить мне на слово, но большая часть мнений сводилось к равно частым «прикольно» и «грустное». Спрашивала «понятно ли о чем?». Получала сначала уверенное «ну да» и всегда сомнение «кажется». Интересно еще и то, что больше 60% респондентов вернулись к строкам повторно, добровольно. Склоняюсь к мысли, что кто-то (возможно) просто не признался мне в том, что перечитывал стихи уже без просьбы.
Что еще интереснее, так то, что мало говоря о самих стихах, люди выдавали мне вероятные истории об «авторе». Не только стандартные эпитеты: умный, странный, грустный, добрый, псих какой-то. Но и целые истории: про профессию, возраст, житье – бытье в школе и «ваще». Где черпали? Думаю в самих стихах. Так обманчиво уверенно они устроены.
Я в детский сад ходил до сорока.
Так было надо…
<…>
И вот пишу на выдохе одном
Чернилами любую фразу.
Исследование этих стихов со временем стало напоминать очень запутанное путешествие. У изначально него были ориентиры, даже намечен некий маршрут. Меня мотало от очень деятельных глаголов в тексте до структуры подобранных для стихов сюжетов. Через некоторое время (достаточно быстро) стало понятно, что меня сильно поглощает сама атмосфера сборника. Раздражающая, постоянно провоцирующая и безумно притягательная. Кто знает теперь, на какой именно строке я стала играть по правилам автора. По сбивчивой моей речи особенно заметна заразительная страсть этих притворно выдержанных историй. Пытаясь разобраться: подлинны, искренни ли они, не смогла остаться в стороне. Искренне спорила с ними, забывшись, что они стихи, а не конкретный, знакомый мне человек. Переносила ли? Я – да, но другие… переносили на меня. Считая, что предложенный мной стих – мой (а не автора) внутренний выбор. Цепляло не по-детски. Хоть в рукопашную: я не считаю, что…
Сначала ей выдали маму, потом папу.
Маму помогал нести папа.
Папу спустя семь лет несла сама.
Но сначала маму, когда отец был ещё жив,
Ибо милостив Господь.
Если сержусь на неё, представляю:
Стоит с папой в руках, не знает куда идти.
- А кто считает?
- Не важно, ты-то что считаешь?
- Я? А мне то, что «считать»? Тут всё сказано.
- Что сказано?
Всё возвращалось на круги, и снова, снова. Там, где подчеркнутая грубость стиха брала верх, становилось труднее. 70 процентов респондентов откровенно злились, но 100% из них с восторгом отзывались о таком неоднозначном:
— Хорошие люди пришли! Предлагают хорошие деньги.
— Послушай себя. У хороших людей не бывает хороших денег.
Все хорошие деньги у нехороших, плохих людей.
Смотрят хорошие люди в глаза людям плохим с уважением,
Вдруг денег дадут.
Плохих людей на земле с каждым годом становится меньше
и меньше,
Скудеет земля.
Однажды останутся только хорошие люди на бедной, бедной
земле.
Чем лукавей становилась строка, чем больше в ней концентрировалось желчи, бравады и перевернутого сознания «Злой олигарх пришёл в твой дом: /В подъезде дверь сломал./ Перила вымазал говном, /Орёт на пап и мам», тем буквальней, острее и проще текст принимали. Кто-то подкинул мне добрую метафору «Вот ведь, как вязальным крючком… всё время что-то поддевает».
Это, если не говорить о том, что такие образы, как «дом», «смерть», «разговор», «дела», «одежда», у Пуханова не только отдельно стоящие, ключевые темы, но и сами по себе аллегории познания, некой вполне просматриваемой структуры. Начни её рисовать в схему, выйдет и понятно, и совершенно безумно. Всё это части портрета, анатомия некой фигуры. С историей, характером, разными лицами, привычками, неясными целями. Еще не человек, но уже история. Где легче сказать, чем исполнить.
Межпланетная херовина,
Бак для мусора на вид,
Непонятно как устроена,
Приземлилась и стоит.
Мой безразмерный текст никак не умещает в себе рассказа об авторской иронии, о средствах её (отдельная тема, к слову). Не представляю, как во всё это увязать анализ выбора пространства стихов (оно трех видов: открытое, замкнутое и не существующее), характеристику персонажей (те еще ролевые игры выходят!). Где написать о странных «людях» этих стихов, не менее странных акцентах. О том, что любая «тема» (будь то детство, одушевленное прошлое, школа, война, перестройка, будущее) размечена с очень разных позиций… при неизменном повествовании якобы «от первого лица». Не маски, а разные голоса. О странном приеме, где иносказательность строк напрямую связана с их… недосказанностью:
Бабушка не сказала за жизнь
Дурного слова о моём дедушке.
Ничего не знаю о нём,
Только: «он был хороший человек».
Не знаю о нем ничего, потому что бабушка не сказала ни одного дурного слова? Всё время хочется встряхнуться, освободиться от невидимого гнета этих стихов. Пыталась буквально, но ничего не выходит. Упоительно то, что они (иногда совершенно не понятно почему) правы. Ты ощущаешь это, и в зависимости от себя самого: споришь, утешаешься, злишься, клеймишь автора последними словами, а они всё никак не кончаются. У тебя. У него.
Я Родину люблю,
Наверно, как никто.
Здесь лучший друг
В беде не помогает,
Здесь вечный Пушкин
Говорит не то,
Но конь в пальто
Навстречу выбегает.
Найдёшь в карманах
Спички и табак,
Немного лагерной,
Немного звёздной пыли,
Закуришь на отеческих гробах.
Отец, отец! Мы не поговорили.
Может всё проще. Есть стихи, словно сотканные из нашего настроения и знания. «Словно с меня списал!» - хвалим мы автора. Есть стихи, столь искусно сплетенные, что нам не хватает собственных знаний и чувств. «Во хватил!» - восхищаемся мы. Есть непонятные настолько, что мы не решаемся их отрицать. «Не моё!» - незаметно отмахиваемся.
Эти бросили вызов: просто восприятию, просто чтению, просто узнаванию. Даже отрицать их непросто. Непросто, но их просто нужно читать. Как получится: залпом, годами; залпом первые десять, а потом отложив на десять лет. Что-то мне подсказывает, что рано ли поздно они станут «по росту» многому во мне.
Или не станут. Потому что можно предположить, кому они наследуют, но кто унаследует им… большой вопрос. Потребуется немалая смелость, чтобы так рискованно играть на самой грани. Говорят, это само по себе абсурдно, рисковать смыслом ради смысла.
Помнишь, в две тыщи каком-то году
На ерунду мы учились?
Мы постигали одну ерунду,
И — ерунда получилась.
Но у автора это получилось. Более чем осмысленно. Мне кажется, вижу, как это «сделано», но вся эта «ерунда» внутри отзывается не ерундовой болью. Эхом чего-то большего, чем заложено на первый взгляд.
Хочешь сказать человеку: «я тебя не люблю» —
Не мой посуду, не выноси мусорное ведро,
Забывай купить по дороге домой пенталгин,
Молчи, зачем обижать словами.
Мучительная загадка этих слов напрямую связана … со словами. Именно они выбраны, как последний аргумент. Они и есть аргумент в неком невидимом споре. Даже не смотря на то, что тебя не оставляет ощущение постоянного конструирования (так заговаривают боль, так проговаривают желания в молитве, так петляют в признаниях), непредумышленность их … трудно оспорить.
Снова язык… общедоступный и немного чуждый, словно хорошо переведенный с инопланетного на понятный. Забавно, что иногда автор сам проговаривается об этом:
С непричинного наречья,
С птичьего на человечье
Сделан точный перевод.
Напрямую указывает на то, с чем работает. Опять таки, не говорит почему и для чего. Хочешь, принимай буквально. Хочешь – не принимай. Если сможешь.
— Расскажи историю.
— Хорошо. Помнишь, я говорил тебе,
Что пишу стихи? У меня был поклонник.
Или
Подари своим стихам одёжку —
Издай им книжку.
Одежка оказалась хороша. Почти идеальны разделы, каждый раз очень деликатно смещающие сознание. Из названий разделов вышел бы отдельный стих. Но кроме того, книга изумительна цельная. Составленная из таких разнокалиберных, не равноценных, равно удаленных друг от друга, стихов. Поразительно еще и то, что автор столько говорил «за себя», «о себе», а портрет получился – мой. Несколько сумбурный, но отлично подчеркнувший во мне всё, что я так удачно заретушировала. Или думала, что заретушировала. Или, что «удачно» Вот уж лучше, чем Пуханов тут не скажешь. Верно, то, что ответ невозможно найти, можно только принять.
Слепому приходят счета за свет.
Лето. На кухне газ.
Переживает, ищет ответ:
С детства живёт без глаз.
Зыбкая связь: заходил сосед,
Сумкой в дверях гремел,
Не погасил в коридоре свет.
Целый месяц горел!
Бросишь ангелу взгляд вослед,
А на старости лет
Идут счета за небесный свет.
Ты бессилен и слеп.
Столько не вытрясешь из горсти,
Сколько ни умоляй:
Или небесный свет погаси,
Или не ослепляй.
P.S.
ЖЖ автора
Фейсбук
Стихи в Журнальном зале
По-хорошему, стоит быть осторожнее с терминами, говоря об этой книге. Говорю «об абсурде» лишь потому, что любая попытка дать категориальное определение абсурда невыполнима и сама по себе абсурдна, поскольку абсурд чужд рациональному раскладу и любой системе. Абсурдна просто идея систематизировать эти стихи, даже при том, что эти стихи сами по себе система. При всей внешней легкости, «простоте», даже бесхитростности, это - жесткая, выверенная система. Снова оговорюсь, система – не осознанная механическая позиция, а очень своеобразная поэтическая логика. Но обо всем по порядку.
Говорить о стихах непросто. Об этих стихах вдвойне. Опираться на стилистическое единство? Они рифмованы, вольно срифмованы, свободны до разговорной интенции. Вот опять, так старательно избегая любой терминологии, снова и снова упираюсь в нее. Просто интенция – первая движущая сила этих стихов. Вторая в том, что она составлена из вживленных в текст, неравнозначных друг другу сентенций. Только это очень странные, вывернутые, внутренние, очень личностные апофегмы. Часть стихов просто откровенный анекдот, часть – (снова парадокс) едва приметная гипербола. Часть изначальна обратна здравому смыслу. Как кокетливая девушка, угрожающая закричать и обнимающая одновременно. Но главное то, что эти стихи так бесхитростны внешне, так обманчиво натуралистичны. Открываешь первую страницу, а там:
Благодаря видео на YouTube
Все узнали, что я урод.
Я, конечно, узнал последним.
Слава Богу, быть уродом не преступление.
С интенцией, хвала создателю, всё понятно, но какие сентенции, апофегмы? Тут же всё, как на ладони. Первое заблуждение. Не смотрите на то, что большая часть стихов (да почти все) написаны от первого лица, не стоит думать не только, что это «лицо» авторское, но и то, что оно – едино для всех стихов. Более того, «лицо», личность говорящего в каждой «реплике» лишь занавес для телеграфирования очень простого (на первый взгляд) кода. Смотрите, уберу фразы от рассказчика: (жирным, что остается)
Благодаря видео на YouTube
Все узнали, что я урод.
Я, конечно, узнал последним.
Слава Богу, быть уродом не преступление.
Пойду в «Связной». Положу на телефон.
Прикуплю памяти.
Лет через десять на YouTube
можно будет прослушать телефонные разговоры.
Мне придётся признать, что это мой голос и мои слова.
Лет через двадцать на YouTube
начнут транслировать мысли.
Я прочитаю свои последним и ужаснусь.
Получается набор вполне характерных для «сейчас» расхожих утверждений, и лишь авторская интонация, отношение к факту, переворачивает стих. Получается «закадровая» позиция героя вполне бытового «анекдота». Сама ситуация сведена к короткому «Благодаря видео на YouTubе все узнали, что я урод». «Быть уродом не преступление» - «прикуплю памяти на телефон». Не пугает, что узнали; не пугает, что урод; что можно будет транслировать мысли. Пугают сами мысли и то, что «прочитаю свои последним». Повтор ключевого «последним» нежно подводит к неожиданному кульбиту в настроении.
Позже, позже каждый желающий в онлайне
Сможет смотреть, как я разлагаюсь в земле.
Медленно.
Или сгораю в печи.
Быстро.
Но я этого не увижу
и потому никогда не узнаю, что умер.
Я буду верить, что красив, как бог,
Что голос мой как шелест листвы,
И мысли мои светлы, мудры и бессмертны.
Новый поворот:
И мы ещё встретимся на YouTube.
Если буквально, то уже «не страшно, что последним», ведь это позволит сохранить иллюзию о себе, хоть какую-то иллюзию. «Не узнаю», потому что опоздаю узнать – умру. Опять-таки, не стоит усложнять этот текст, но воспринимать буквально не позволяет очень выдержанная (почти нейтральная) эмоция текста. Из всей лексики (современной, прямой, разговорной) лишь пара слов с ярко-выраженной окраской: «урод» и «ужаснусь». Первое – не оценка рассказчика, а едва уловимая верхушка, оставшегося за кадром анекдота. Второе очень мудро подобрано – оно коромысло парадокса. Даже место ему выбрано соответствующе: глагол не подперт ни одним уточнением. Не действие, а состояние.
Вот такая затравка книги.
Один мудрый человек, помогая мне научиться действительно читать стихи, а не высасывать из них собственные эмоции, предложил мне игру. Мысленно пытаться представить «форму стиха»: куб, треугольник, шар, вогнутая призма. Каждый раз, чтобы представить, приходилось выбирать «материал» с который легче всего работать в стихе, ведущий, приоткрывающий хоть часть секретов авторского письма. Ту ниточку, за которую легче всего было «распутать» текст: лексика, ритм, эмоция, выбор языковых средств, мелодика… Перебирая эти стихи снова и снова, не могла подобрать к ним ключа. Такие «прозрачные» и неуловимые.
Лексика? Кажется, принципиально облегченная и упрощенная. Много откровенно грубого, иногда ненормативного. Предложения развернуты к читателю, местами буквально укорочены, обрезаны, чеканно прямы.
Жанр? Местами - «телеги» и «гномы» с чисто югановским наполнением. Местами – дневниковые заметки, письма к самому себе. Частушки. Побасенки. Откровенные анекдоты. Но всегда – рассказ. Монолог или часть диалога. В лоб, всегда для собеседника. Где-то лекция, где-то вырванная из контекста спора реплика. Но за всем удивительная убежденность. Доминирующая, провоцирующая, дразнящая. Нигде ни тени сомнения, но и ни одного блика высокомерия. Прямо и твердо.
Эмоции? Почти везде размыты, переменчивы, как настроение незнакомца. Никогда не уверен, что правильно понял. Начинается с категоричного: «Никто не хотел воевать за немцев,/ Прибираться в комнате, застилать кровать».
Немцы воевали, чтобы проиграть,
Это знал каждый дошкольник,
Но без немцев, какая война?
Через новый «анекдот» (жанровую сценку) к такому трогательному «когда встречаю» «Спрашиваю: ты воевал за немцев?/Улыбается, не отвечает». Как разобраться: просто рассказал? Погрустил? Посмеялся над чем?
В эти стихи приходится всё время вглядываться, недоверчиво хмуриться. Зачем этот рассказ? Не помню такого. О чем он всё время пытался сказать? Ну и что, что «мы учились в разных школах». Мы все учились в разных школах.
Математика, литра, труды, физра —
Всё как у всех,
Но у них, у них был учитель танцев
И?
И учитель, который учил не здороваться.
Мистика занимает особое место между очень реалистичных, построенных на конкретизированных сценках, строк. Она работает на ту же самую задачу, что и всё. Кажется, я почти готова её сформулировать.
*
Учись грабить и убивать,
В девяностые пригодится
*
Прежде чем научить любить Родину,
Нас учили любить всё
*
Милосердию следует только учить.
*
Роботы этого не могут, а человек — легко
*
Лет до двадцати бил себя по лицу.
*
Жизнь — лучший подарок. Какие книги?
*
Спросят: «Как попасть на Павелецкий вокзал?» —
Отвечаешь: «Я люблю эту женщину, а эту только прощаю».
Всё это призвано - озадачивать. Но больше того, это безразмерное, пугающее «черной дырой» материальное пространство из живых слов, строф, историй и фраз, явно озадачено само. Начинаю думать, что на это работает сам тон, настроение подачи – чуть отстраненное от ситуации. Происходит то-то, подчеркнуто (обращением) кем, но словно в прошлом (часто в прошлом), в памяти, на отдалении, уже размыто.
*
Я проходил каждый день триста шагов
Купить пельменей или лапши
И возвращался в отель.
В пути изображал глухого,
Глухого русского в кашемировом пальто
*
Я делал это много лет назад
На Гоголевском бульваре
*
Здесь раньше стол был яств, а нынче я стою
Или вне временное, вполне знаменательное, во многом показательное, кокетливое и лишенного любого кокетство одновременно:
Печальный и усталый,
Я не был трезв ни дня,
Пока святой Виталий
Всё делал за меня.
Поэты часто говорят о себе в третьем лице, не реже того имеют «ментальных двойников», о которых охотно и по-разному пишут. Здесь подчеркнутое, почти шизофреническое разделение на сущности:
Пока гремел костями,
Болтался, как гондон,
Он на ноги поставил
Семью. Построил дом.
Парадокс: виртуальна не худшая, а лучшая половина. Было бы откровенно кокетливо и неприятно, если бы не концовка:
Не выдам всех деталей.
Вот — чудо. Ну и ну!
И я тебя, Виталий,
Однажды заменю.
Однажды? Умерев? Оставив о себе лишь лучшую память? Что достойно всего того «лучшего», что делает «святой Виталий»? Ну да! О мертвых только хорошее. Лишь достойное - достойно памяти. Мы помним лучшее о людях. Это об этом? Ну и ну! Это же не секрет?
Секрет этой книги еще и в том, что она не пытается раскрывать каких-либо секретов. Полная сентенций, иногда буквальных воззваний, многочисленных примеров и признаний, она свободна от них. Свободна для читателя. К слову «не выдам всех деталей» - отличный портрет для авторского стиля.
Всё, как на ладони. А повторить нельзя. Вне «Пуханова» это получается плоско, пошло, не интересно. Плоскими и скучными выходят на него пародии. Всё тоже самое, но нет какой-то детали. Можно было бы списать на то, что я знаю автора, слышу присущую ему разговорную интонацию в строках. Но Гафт доказал, что авторскую интонацию легче всего «подделать», обыграть. Проверила стихи на «посторонних», далеких от поэзии, «просто» людях. Опрашивала стихийно, придется поверить мне на слово, но большая часть мнений сводилось к равно частым «прикольно» и «грустное». Спрашивала «понятно ли о чем?». Получала сначала уверенное «ну да» и всегда сомнение «кажется». Интересно еще и то, что больше 60% респондентов вернулись к строкам повторно, добровольно. Склоняюсь к мысли, что кто-то (возможно) просто не признался мне в том, что перечитывал стихи уже без просьбы.
Что еще интереснее, так то, что мало говоря о самих стихах, люди выдавали мне вероятные истории об «авторе». Не только стандартные эпитеты: умный, странный, грустный, добрый, псих какой-то. Но и целые истории: про профессию, возраст, житье – бытье в школе и «ваще». Где черпали? Думаю в самих стихах. Так обманчиво уверенно они устроены.
Я в детский сад ходил до сорока.
Так было надо…
<…>
И вот пишу на выдохе одном
Чернилами любую фразу.
Исследование этих стихов со временем стало напоминать очень запутанное путешествие. У изначально него были ориентиры, даже намечен некий маршрут. Меня мотало от очень деятельных глаголов в тексте до структуры подобранных для стихов сюжетов. Через некоторое время (достаточно быстро) стало понятно, что меня сильно поглощает сама атмосфера сборника. Раздражающая, постоянно провоцирующая и безумно притягательная. Кто знает теперь, на какой именно строке я стала играть по правилам автора. По сбивчивой моей речи особенно заметна заразительная страсть этих притворно выдержанных историй. Пытаясь разобраться: подлинны, искренни ли они, не смогла остаться в стороне. Искренне спорила с ними, забывшись, что они стихи, а не конкретный, знакомый мне человек. Переносила ли? Я – да, но другие… переносили на меня. Считая, что предложенный мной стих – мой (а не автора) внутренний выбор. Цепляло не по-детски. Хоть в рукопашную: я не считаю, что…
Сначала ей выдали маму, потом папу.
Маму помогал нести папа.
Папу спустя семь лет несла сама.
Но сначала маму, когда отец был ещё жив,
Ибо милостив Господь.
Если сержусь на неё, представляю:
Стоит с папой в руках, не знает куда идти.
- А кто считает?
- Не важно, ты-то что считаешь?
- Я? А мне то, что «считать»? Тут всё сказано.
- Что сказано?
Всё возвращалось на круги, и снова, снова. Там, где подчеркнутая грубость стиха брала верх, становилось труднее. 70 процентов респондентов откровенно злились, но 100% из них с восторгом отзывались о таком неоднозначном:
— Хорошие люди пришли! Предлагают хорошие деньги.
— Послушай себя. У хороших людей не бывает хороших денег.
Все хорошие деньги у нехороших, плохих людей.
Смотрят хорошие люди в глаза людям плохим с уважением,
Вдруг денег дадут.
Плохих людей на земле с каждым годом становится меньше
и меньше,
Скудеет земля.
Однажды останутся только хорошие люди на бедной, бедной
земле.
Чем лукавей становилась строка, чем больше в ней концентрировалось желчи, бравады и перевернутого сознания «Злой олигарх пришёл в твой дом: /В подъезде дверь сломал./ Перила вымазал говном, /Орёт на пап и мам», тем буквальней, острее и проще текст принимали. Кто-то подкинул мне добрую метафору «Вот ведь, как вязальным крючком… всё время что-то поддевает».
Это, если не говорить о том, что такие образы, как «дом», «смерть», «разговор», «дела», «одежда», у Пуханова не только отдельно стоящие, ключевые темы, но и сами по себе аллегории познания, некой вполне просматриваемой структуры. Начни её рисовать в схему, выйдет и понятно, и совершенно безумно. Всё это части портрета, анатомия некой фигуры. С историей, характером, разными лицами, привычками, неясными целями. Еще не человек, но уже история. Где легче сказать, чем исполнить.
Межпланетная херовина,
Бак для мусора на вид,
Непонятно как устроена,
Приземлилась и стоит.
Мой безразмерный текст никак не умещает в себе рассказа об авторской иронии, о средствах её (отдельная тема, к слову). Не представляю, как во всё это увязать анализ выбора пространства стихов (оно трех видов: открытое, замкнутое и не существующее), характеристику персонажей (те еще ролевые игры выходят!). Где написать о странных «людях» этих стихов, не менее странных акцентах. О том, что любая «тема» (будь то детство, одушевленное прошлое, школа, война, перестройка, будущее) размечена с очень разных позиций… при неизменном повествовании якобы «от первого лица». Не маски, а разные голоса. О странном приеме, где иносказательность строк напрямую связана с их… недосказанностью:
Бабушка не сказала за жизнь
Дурного слова о моём дедушке.
Ничего не знаю о нём,
Только: «он был хороший человек».
Не знаю о нем ничего, потому что бабушка не сказала ни одного дурного слова? Всё время хочется встряхнуться, освободиться от невидимого гнета этих стихов. Пыталась буквально, но ничего не выходит. Упоительно то, что они (иногда совершенно не понятно почему) правы. Ты ощущаешь это, и в зависимости от себя самого: споришь, утешаешься, злишься, клеймишь автора последними словами, а они всё никак не кончаются. У тебя. У него.
Я Родину люблю,
Наверно, как никто.
Здесь лучший друг
В беде не помогает,
Здесь вечный Пушкин
Говорит не то,
Но конь в пальто
Навстречу выбегает.
Найдёшь в карманах
Спички и табак,
Немного лагерной,
Немного звёздной пыли,
Закуришь на отеческих гробах.
Отец, отец! Мы не поговорили.
Может всё проще. Есть стихи, словно сотканные из нашего настроения и знания. «Словно с меня списал!» - хвалим мы автора. Есть стихи, столь искусно сплетенные, что нам не хватает собственных знаний и чувств. «Во хватил!» - восхищаемся мы. Есть непонятные настолько, что мы не решаемся их отрицать. «Не моё!» - незаметно отмахиваемся.
Эти бросили вызов: просто восприятию, просто чтению, просто узнаванию. Даже отрицать их непросто. Непросто, но их просто нужно читать. Как получится: залпом, годами; залпом первые десять, а потом отложив на десять лет. Что-то мне подсказывает, что рано ли поздно они станут «по росту» многому во мне.
Или не станут. Потому что можно предположить, кому они наследуют, но кто унаследует им… большой вопрос. Потребуется немалая смелость, чтобы так рискованно играть на самой грани. Говорят, это само по себе абсурдно, рисковать смыслом ради смысла.
Помнишь, в две тыщи каком-то году
На ерунду мы учились?
Мы постигали одну ерунду,
И — ерунда получилась.
Но у автора это получилось. Более чем осмысленно. Мне кажется, вижу, как это «сделано», но вся эта «ерунда» внутри отзывается не ерундовой болью. Эхом чего-то большего, чем заложено на первый взгляд.
Хочешь сказать человеку: «я тебя не люблю» —
Не мой посуду, не выноси мусорное ведро,
Забывай купить по дороге домой пенталгин,
Молчи, зачем обижать словами.
Мучительная загадка этих слов напрямую связана … со словами. Именно они выбраны, как последний аргумент. Они и есть аргумент в неком невидимом споре. Даже не смотря на то, что тебя не оставляет ощущение постоянного конструирования (так заговаривают боль, так проговаривают желания в молитве, так петляют в признаниях), непредумышленность их … трудно оспорить.
Снова язык… общедоступный и немного чуждый, словно хорошо переведенный с инопланетного на понятный. Забавно, что иногда автор сам проговаривается об этом:
С непричинного наречья,
С птичьего на человечье
Сделан точный перевод.
Напрямую указывает на то, с чем работает. Опять таки, не говорит почему и для чего. Хочешь, принимай буквально. Хочешь – не принимай. Если сможешь.
— Расскажи историю.
— Хорошо. Помнишь, я говорил тебе,
Что пишу стихи? У меня был поклонник.
Или
Подари своим стихам одёжку —
Издай им книжку.
Одежка оказалась хороша. Почти идеальны разделы, каждый раз очень деликатно смещающие сознание. Из названий разделов вышел бы отдельный стих. Но кроме того, книга изумительна цельная. Составленная из таких разнокалиберных, не равноценных, равно удаленных друг от друга, стихов. Поразительно еще и то, что автор столько говорил «за себя», «о себе», а портрет получился – мой. Несколько сумбурный, но отлично подчеркнувший во мне всё, что я так удачно заретушировала. Или думала, что заретушировала. Или, что «удачно» Вот уж лучше, чем Пуханов тут не скажешь. Верно, то, что ответ невозможно найти, можно только принять.
Слепому приходят счета за свет.
Лето. На кухне газ.
Переживает, ищет ответ:
С детства живёт без глаз.
Зыбкая связь: заходил сосед,
Сумкой в дверях гремел,
Не погасил в коридоре свет.
Целый месяц горел!
Бросишь ангелу взгляд вослед,
А на старости лет
Идут счета за небесный свет.
Ты бессилен и слеп.
Столько не вытрясешь из горсти,
Сколько ни умоляй:
Или небесный свет погаси,
Или не ослепляй.
P.S.
ЖЖ автора
Фейсбук
Стихи в Журнальном зале
P.S. Ещё, кому интересно: mikbogatov ( Михаил Богатов) "Прагмагерметика: поэт Виталий Пуханов" (2010).Мне хватило одной
Мне хватило одной рецензии, - лальше пусть он сам.
<a href="http://www.bigsauron.ru/top/p/12"><img border="0" alt="" style="border: 0px solid;" src="http://www.bigsauron.ru/valid10533_hb89ece681fad0edf4479aeee1f946af6.jpg" /></a>