В ужасе перед смертью одно из самых сильных чувств – это жалость покидать этот мир: 1е doux royaume de la terre (Bernanos), то, что так сильно чувствовал тоже Mauriac. Однако что если le doux royaume de la terre: это открытое, светлое небо, эти залитые солнцем горы и леса, эта безмолвная хвала красок, красоты, света, – что если все это и есть, в конечном итоге, не что иное, как единственное явление нам того, что за смертью? Окно в вечность? «Да, но вот того – единственного, неповторимого, серенького денька и в сумерках его вдруг вспыхнувших огней – того, что так мучительно помнит душа, его-то нет, не вернуть. ..» Но душа-то потому и помнит, что этот «денек» явил ей вечность. Что не его я буду помнить в вечности, а сам он был «прорывом» в нее, неким – наперед – «воспоминанием» о ней, о Боге, о жизни нестареющей...
Все это так или иначе было сказано тысячу раз. Но вот когда входит в душу и становится опытом – откуда, почему? – такой покой, такая радость, такое растворение страха, печали, уныния? И одно желание: пронести это чувство нерасплесканным, не дать ему засохнуть, выдохнуться в суете. Почти (но только почти, увы) начинаешь слышать: «Для меня жизнь – Христос и смерть — приобретение...». Как же жить? Собирать жизнь для вечности, и это значит – всем жить как вечным. Сеять в тлении, дабы потом восстала она в нетлении. Но можно в жизни собирать и смерть... Жить – «похотью плоти, похотью очей и гордостью житейской» (уже мучение, уже смерть). Покоряться суете (опустошение души, смерть), служить идолам (тупик, смерть).
А в самом деле, мы склонны представлять себе отношения между "тут" и "там", временем и вечностью как между двумя помещениями, а известное событие как перемещение из одной комнаты в другую, с другой обстановкой. А ну как тут более сложная геометрия?
