Начинает он с того, что различает два вида движения - изменение и перемещение. И ставит потом вопрос, движется ли все обоими или что-то обоими, а что-то одним.
С о к р а т. Так вот, пусть это будет один вид движения. Когда же что-то, оставаясь на месте, стареет, или становится из белого черным или из мягкого - твердым, или претерпевает еще какое-либо иное изменение, то не подобает ли это назвать другим видом движения?
Ф е о д о р. Думаю, что это необходимо.
С о к р а т. Итак, я утверждаю, что видов движения два: изменение и перемещение.
Ф е о д о р. Правильно.
С о к р а т. Сделав такое различение, обратимся к тем, кто утверждает, что все движется, с вопросом: движется ли все обоими способами, то есть и перемещается и с изменяется, или же одно что-нибудь - обоими способами, а другое - одним?
Ф е о д о р. Клянусь Зевсом, не знаю, что и сказать. Я думаю, они-то стали бы уверждать, что [все движется] сразу обоими способами.
С о к р а т. По крайней мере, если бы нет, друг мой, то перед ними оказались бы и движущиеся и стоящие вещи, и уже ничуть не более правильно было бы сказать, что все движется, нежели что все стоит.
Ф е о д о р. Вот именно.
С о к р а т. Стало быть, если все должно двигаться и неподвижность ничему не присуща, то все всегда должно двигаться всевозможными [видами] движения.
Ф е о д о р. Непременно.
С о к р а т. Взгляни же у них и вот на что: разве не говорили мы, что возникновение теплоты, белизны и чего бы то ни было другого они объясняют так, что каждое из этого одновременно с ощущением быстро движется между действующим и страдающим, причем страдающее становится уже ощущающим, а не ощущением, а действующее - имеющим качество, а не качеством? Вероятно, тебе кажется странным это слово «качество» и ты не понимаешь его собирательного смысла, но все же выслушай все по порядку. Ведь действующее не бывает ни теплотой, ни белизной, но становится теплым или белым, равно как и всем прочим. Ты ведь помнишь, как прежде мы толковали, что единое само по себе есть ничто - не действующее и не страдающее, но из взаимного сочетания того и другого родятся ощущение и ощутимое, и последнее становится имеющим качество, а первое - ощущающим.
Ф е о д о р. Помню. Как не помнить!
С о к р а т. Поэтому не будем вникать, так или иначе рассуждают они о прочих вещах, а сосредоточим внимание на одном вопросе: все движется и течет, говорите вы? Не так ли?
Ф е о д о р. Да.
С о к р а т. Следовательно, [движется и течет] обоими видами движений, которые мы разобрали, то есть перемещаясь и изменяясь?
Ф е о д о р. А как же иначе, если движение будет полным?
С о к р а т. Значит, если бы все это только перемещалось, а не менялось, то мы могли бы сказать, каково то, что, перемещаясь, течет. Или ты не находишь?
Ф е о д о р. Это так.
С о к р а т. А поскольку даже и белизна того, что течет, не остается постоянной, но изменяется (так что одновременно происходит и течение этой белизны, и превращение ее в другой цвет, чтобы, таким образом, все это не задерживалось), то разве можно в таком случае дать имя какому-либо цвету так, чтобы называть его правильно?
Ф е о д о р. Что бы тут такое придумать, Сократ? Разве что тоже что-нибудь текучее, коль скоро все это от говорящего всегда ускользает?
С о к р а т. А что мы скажем о каком-либо ощущении, например о зрении или слухе? Задерживаются ли они когда-либо в [акте] зрения или слуха?
Ф е о д о р. Не должны бы, коль скоро все движется.
С о к р а т. Значит, «видеть» следует говорить не больше, чем «не видеть», - и то же самое относится ко всякому другому ощущению, если все всевозможным образом движется.
Ф е о д о р. Выходит.
С о к р а т. А ведь и ощущение есть знание, как говорили мы с Теэтетом.
Ф е о д о р. Да, так было сказано.
С о к р а т. Следовательно, на вопрос о знании мы отвечали бы не более о знании, чем о незнании.
С о к р а т. Это было бы прекрасной поправкой к нашему ответу, если бы мы стремились доказать, что все движется: таким образом наш ответ оказался бы точным. Выяснилось же, по-видимому, что коль скоро все движется, то любой ответ - о чем бы ни спрашивалось - будет одинаково правильным, раз он будет означать, что дело и так и не так обстоит, или, если угодно, становится (чтобы уж вместе со словом не привносить остановки).
Ф е о д о р. Ты правильно говоришь.
С о к р а т. За исключением того, Феодор, что я сказал «так» и «не так». «Так» не следует говорить, ибо в нем еще нет движения; не выражает движения и «не так». Приверженцам этого учения нужно учредить другую какую-то речь, поскольку в настоящее время у них нет слов для своих положений, есть разве только выражение «вообще никак». Вот это своей неопределенностью как раз бы им подошло.
Меня Сократ вполне убедил в том, что, приняв положение "все движется", мы лишаемся возможности что-либо утверждать, ибо "течет" и само знание.
Я побаиваюсь вторгаться слишком дерзко даже в область Мелисса и других, утверждающих, что все едино и неподвижно, однако страшнее их всех мне один Парменид. Он внушает мне, совсем как у Гомера, «и почтенье, и ужас» . Дело в том, что еще очень юным я встретился с ним , тогда уже очень старым, и мне открылась во всех отношениях благородная глубина этого мужа. Поэтому я боюсь, что и слов-то его мы не поймем, а уж тем более подразумеваемого в них смысла.
Неудивительно, что, проникнувшись этим почтением и вспомнив к тому же свою давнюю юношескую неудачу в попытке осилить платоновского "Парменида", я следом нача грызть этот диалог.
К слову сказать, примерно в то же студенческое время - а у нас на физфаке МГУ был тогда неплохой философский кружок - я с разрешения нашего диаматчика, бывшего физфаковца и скрытого диссидента, Игоря Серафимовича Алексеева, вместо экзамена писал реферат по элеатам. С тех пор и поныне в утверждении, что ВСЕМУ двигаться некуда, мне чудится какая-то глубокая интуиция, которая, видимо, коренится - у меня, как и у Парменида :) - в неприятии абсолютной пустоты.
Короче, со следующего платоновского поста выставлю для публичной экзекуции свои "перменидианские размышления".