Земля снова покрылась трещинками (разве ее, покоющуюся на песке, напоишь двухдневным дождем). Присядешь отдохнуть – легкий запах мяты.
Жеребенок плоский, будто игрушечный из папье-маше.
… А когда обратишься к нему, он начинает: «Ну что вы, Андрей Кузмич», и глаза становятся сонливыми.
Сибирь. Раннее утро. Босой узбек в одном изорваном халате стоит посреди двора.
Санитарный поезд: вагон-кухня; в окно виден толстый повар с большой сальной шишкой на щеке.
Через вагон перевязочная, к нему через тамбур под руки веджут раненого бойца. Белая повязка на глазах.
Дальше спальные вагоны. В одном больные подобрали к двери ключ и тихонько от сестры вышли на перрон. При виде сестры они быстро убираются обратно. Сестра жалуется подошедшему начальнику с одной шпалой.
У следующего вагона, на платформе толпа. Из одного окна распродажа мыла и табака. Торгует рослый татарин. Он, видимо, любитель этого дела – торгует для товарищей, здесь же вручая им деньги.
Еще через вагон в окне три головы раненых, они перебрасываются записками с ремесленницами, те в поезде, стоящем через платформу. Ремесленницы здоровые 15-16-летние девки. Смех и хихиканье.
В вагон «ветки» (внутригородской транспорт) входит слепец-бандурист. Со всех концов заказы:
– Думу не споете? и т.д.
Здесь много запорожцев. Слепца провожает девушка лет 16. Хорошо говорит по-украински.
– Он из Полтавы, а я здешняя, сибирячка.
На восток эшелоны трофейных вагонов, платформ. Одни каркасы. Редко где сохранилась расщепленная доска. До Омска, быть может, они доходят и с досками, но здесь их доламывают до конца.