В 1936 году отец закончил школу. Передо мной аттестат – круглый отличник, «на основании постановления Совета Народных Комиссаров СССР и Центрального Комитета ВКП(б) от 3/IX-35 г. … пользуется правом поступления в высшую школу без вступительных экзаменов».
О ближайших последующих событиях – в письме, адресованном «товарищу Иосифу Виссарионовичу Сталину» от 18 июня 1941 г. (за три дня до начала войны!). Приведу-ка я его целиком:
Уважаемый Иосиф Виссарионович!
14-го июня с.г. меня лишили возможности проходить преддипломную практику на заводе №1, а 12-го июня уволили из Гипроавиапрома НКАП [Наркомата авиапромышленности] (где я работал последние 8 месяцев, совмещая работу с учебой).
В институте, где я учусь, мне сказали, что я лишен допуска к секретной работе и что больше в авиационной промышленности я работать не смогу.
О причинах всего этого мне не сказали ничего, однако они мне известны, т.к. подобные вещи со мной происходили не раз.
Я коротко изложу свою биографию:
Мне 23 года. Я студент-дипломник Московского Авиационного Технологического Института.
18 лет назад (в марте 1923 года) мой отец, Рокитянский Иван Тихонович, был расстрелян в Ростове н/Дону за незаконную продажу казенного скота и взятки (он работал по снабжению Северо-Кавказского военного округа).
Это единственное в моей биографии, что могло послужить причиной последних событий.
Я бы не обратился к Вам, товарищ Сталин, если бы этот факт был единичнымю Я обращаюсь к Вам потому, что с тех пор, как я стал взрослым, я все время сталкиваюсь с тем, что различные организации и люди-руководители при каждом удобном случае подчеркивают мою ответственность за совершенное отцом, когда мне не было еще 5 лет.
Причем получается так: история с моим отцом в одной организации (или по одному вопросу) по истечении определенного срока прекращается и даже затеянное дело признается ошибочным, но через некоторое время, по другому вопросу или в другой организации история повторяется.
Я перечислю некоторые факты:
В 1936 году, после окончания десятилетки, я хотел поступить в Военную Академию Связи. Несмотря на то, что я был отличник средней школы, мне в приеме отказали (мотивировка: отец). После того, как моя мать написала письмо тов. Ворошилову (который вообще знаком с делом моего отца), меня известили, что я могу быть принят в Академию (я не поступил, так как документы были уже оформлены в другом институте).
В институте, начиная с 1-го курса я работал секретарем бюро ВЛКСМ курса. В конце 1937 года, по предложению партийного бюро меня сняли с работы (опять по тем же мотивам). Месяцев через 6 после этого признали, что совершили ошибку, поручили работы пропагандиста кружка истории партии, назначили меня на стипендию имени Циолковского и т.д.
В 1938 году я поступил в Аэроклуб. Кончил теоретический курс. Начались полеты. Видимо, занялись еще раз разбором личных дел и меня сняли с полетов. «Кто не может служить в Красной Армии, того мы учить не будем». Так же мне ответили и в Ц.С. Осоавиахима. А через некоторое время предлагали учиться снова, чуть ли не в порядке мобилизации. Аналогичная история была и с моей попыткой заняться парашютизмом.
И так все время.
В этом году наш институт передали из системы ГУГВФ [Главного управления Гражданского Воздушного Флота] в систему НКАП и история повторилась сначала.
По поводу последнего я был в КВШ, в ЦК ВЛКСМ, в приемной НКВД. Мне везде отвечают, что подобные вопросы их не касаются или что помочь мне не могут (так мне сказали в ЦК ВЛКСМ).
Я очень прошу Вас, Иосиф Виссарионович, ответить мне: справедливо ли все это? Разве мое дело отличается чем-нибудь от тех дел, относительно которых Вы сказали: «Сын за отца не отвечает».
Как видите, начиная с 1936 года, буквально не было года, чтобы кто-нибудь не говорил мне: «Сыну такого отца доверять нельзя».
Я не знаю, какие субъективные стремления руководят некоторыми людьми, когда они так относятся ко мне, но объективно, по-моему, это носит провокационный характер. В январе 1942 года я оканчиваю институт. Очень сложно начинать работать, если не разрешен этот вопрос.
Очень прошу, товарищ Сталин, разобраться в моем деле и каким-нибудь образом известить меня о Вашем мнении по моему вопросу.
Подпись. Дата
Да… представляю, как подбиралось каждое слово для этой оборонительной акции.
Здесь отцу не до того, справедливо ли дед был обвинен во взяточничестве и махинациях. Лучше взяточник, чем политический. Много позже он (с моим участием) попытается в этом разобраться, но об этом, если доберусь, расскажу в свое время.
Институт, в который отец поступил, назывался Дирижаблестроительным Учебным Комбинатом им. К.Э.Циолковского – одно время на дирижабли военные разных стран возлагали большие надежды, перенесенные потом на самолеты – институт переименовали в Авиационный, он и сейчас – МАИ.
Письмо, видимо, помогло. Работать в авиапромышленности отцу разрешили. С началом войны он эвакуировался вместе с предприятием: Казань – Омск – Кемерово. Учебу, согласно справке от 23 августа 1944 г., закончил в конце войны. Работал в авиационных КБ сначала В.М.Мясищева, потом и до конца жизни – С.В.Ильюшина.
В 1938 или 1939 они поженились с мамой.
В апреле 1941 родился я.
Следующая порция записных книжек датирована 1943 годом. А к 1941-42 годам относятся, во-первых, наброски повести, основанной, кажется, на воспоминаниях о школе и пионерско-комсомольской жизни (этим в ближайшие дни займусь), а во-вторых, то, что писалось о новом объекте наблюдения и осмысления – обо мне. Увлеченность новой темой, по-моему, видна и из вот этого:
и из затеянного отцом лингвистического исследования. Четыре маленьких листочка со списками слов. На одном 2 списка из 15 и 17 слов и надпись «Вовкин словарь в 1 г. 9 м.». На трех других 178 слов и посчет числа глаголов, существительных, прилагательных, названий животных и имен собственных.