Аристотель – эмпирик, он предпочитает мыслить «от природы» (φυσικîς), а не чисто умозрительно (λογικîς) – как Платон. В чем проявляется разница этих подходов? Платон сразу идет к мыслимому основанию – идеи, числа, единое… Аристотель наблюдая, прежде всего, различает. Отсюда его «квалитативизм», которому посвящена книга Визгина: различие сначала всегда выступает как качественное различие, ведь для того, чтобы истолковать его как различие количественное, нужно еще опознать то единое свойство, разные степени проявления которого суть различаемые.
Это – в одном познавательном акте, «под микроскопом».
А если попытаться взглянуть как бы «в телескоп» на то, куда указывают эти два подхода и как они проявляются в истории, «картографировать» намечаемые ими пути – вчерне, конечно, навскидку?
Тут еще было одно впечатление, неожиданным образом связавшее в уме, казалось бы, «далековатые» вещи: разговор с антропософом. Поясню: антропософы – гетеанцы, а Гёте – аристотелик. В разговоре речь зашла о концепции зла у Гёте – как необходимого в экономии мира (помните слова, которые о себе говорит Мефистофель: «Часть силы той, что без числа творит добро всему желая зла»?). А как это связано с Аристотелем показывает физика Аристотеля (по Визгину). Если Платон – монист, то Аристотель удерживает в своей физике принцип противоположностей, для него легкое не недостаток тяжести, а такое же сущностное качество, как и тяжелое. И они соединяются, борются и уравновешиваются в вещах (здесь Аристотель ближе к мифологическому мышлению, для которого качества персонифицированы).
(В физике аристотелизм Гёте проявился в его теории цвета. А так в истории естествознания двигателем сначала как будто бы был аристотелевский эмпиризм, но уже у Галилея, Ньютона, Лапласа «платоническое число» стало главенствовать над наблюдаемым, а уж позднее… Разве что в общей теории относительности отчасти воскресает качественное видение пространства, близко к аристотелевскому).
Я не знаю концепции зла у Аристотеля, но ясно, вроде бы, что эта схема вполне приложима к взаимоотношениям добра и зла в экономии реальности.
Но тогда можно предложить такую черновую «карту военных действий» между основными духовными тенденциями.
На одном полюсе – монизм, наиболее полно представленный платониками. Это, вроде бы ясно, особенно у Плотина: все из единицы, единого. Единому ничего не противостоит. Платоновская материя меонична, ее, в сущности, нет.
На противоположном – дуализм манихейского типа, где благому началу реальности противостоит злое, независимое от первого по происхождению, самостоятельное во всех смыслах.
Между ними – то направление, которое можно связать с Аристотелем: зло реально не менее добра, оно равноправная составляющая мироустройства. С некоторой осторожностью это направление можно назвать гностическим – с осторожностью, потому что реальный гностицизм и сам был конгломератом очень разного, и позднейшие толкователи путали его с чистым дуализмом. А разница в том, что здесь зло происходит из добра, оно в креационистских терминах сотворено Богом и используется им в Свомх целях (в том же «Фаусте» Бог говорит Мефистофелю: «таким, как ты, я никогда не враг»), без него не может быть и добро…
А вот в этом контексте, на этой «карте» абсолютно уникальным и даже эстетически превосходнейшим выглядит христианский взгляд. Бог не сотворил зла. Оно не нужно. Но – в отличие от платонического монизма – оно и не совсем ничтожно. Потому что не ничтожна (ничтожна только в сравнении с Творцом) тварь, обладающая свободой и располагающая отнюдь не призрачной материей и заемными энергиями и могущая, располагая всем этим, противостоять своему Творцу. Зла в конечном счете нет, оно не самостоятельно, но злые (т.е. взявшие на себя представительство от зла) есть…