И ведь ничего такого нигде не бывало вплоть до христианского Средневековья, восточного и западного. Такого точно не было на Дальнем и Среднем Востоке. Не было у «ветхих» евреев и нет в иудаизме, где что ни ребе, то свое «кредо». Этому взгляду прямо противоречит ап. Павел, говорящий, что лишь «там» мы увидим ясно, а здесь «как в зеркале», и что «надлежит быть ересям».
А что было? Чего «до того» требовалось избегать под страхом смерти? Известно чего: поругания святыни, преступания табу. И первые христианские мученики шли на смерть не за веру (в смысле Никео-Цареградского кредо), а за верность и любовь. И мучители требовали от них не отказа от веры, а непренебрежения тем, что предлагалось им в качестве другой святыни, статуи императора например. (Та же логика, в инверсии, как рассказывает в «Молчании» Сюсако Эндо, стояла за тем, чего добивались японцы от христианских миссионеров: наступить ногой на фуми-э, изображение Христа или Богородицы).
Тут начинается самое интересное. Корни этого странного «открытия» – что от того, верно ли мы мыслим о Боге, зависит «единое на потребу», самое важное, то, что принято называть «спасением» – можно обнаружить не только у Павла, много толкующего о вере, но и в евангелиях. Именно, Господь Иисус, по свидетельству евангелистов, настаивает на значении не только того, что ты делаешь, но и того, что ты думаешь, о чем помышляешь. Вытекает ли отсюда необходимость inquisitio, разыскания? Средневековье ответило «да». Мы склонны думать, что нет, что это дело не внешних судей, а твоих внутренних с собою разборок. Но факт фактом: исторически именно с вероисповедным догматизмом, утвердившимся в Средние века и подкрепленным авторитетом св. отцов и соборов, связано то, в чем обвиняют христианство его критики.
Но и это не все. Не отсюда ли, не из стремления еще и рационально обосновать истины веры произрастает вся проблематика истины, обоснования, доказательства – с одной стороны? И вся психология и психоанализ – как разыскание внутренних корней поведения – с другой?