Что же, друзья, мне сказать Леониду, прожившему шесть десятилетий?
Ох, уж и многое – только б он слушать меня захотел!
Им-то ведь, новым, до нас еще топать и топать, и топать,
Нужно ума набираться (которого нам не пропить!),
Нужно искать себе жён (а таких, как у нас, хрен отыщешь!),
Нужно друзей заводить – и найди, и попробуй еще сохрани!
А когда еще пара детей, да таких, да обоего пола –
Ты, брат, и впрямь как Творец: все земное сотри и по новой начни!
Так-то вот мы дошагали… И где мы? И что за окошком?
И каково тыщелетье у нас, Леонид, на дворе?
Думаю так, Леонид: в существе своем жизнь неизменна:
Это здесь, на поверхности – бури, а в глубине – тишина,
Нам же с тобой, как и прежде, судьбой предоставлено право
В волнах барахтаясь, раз – да и нырнуть в глубину,
Там тишины зачерпнуть и к берегу плыть, сохраняя
Толику чуда заёмного в пригоршне или во рту.
(Вот только б как-нибудь исхитриться и вырастить жабры…)
Но ведь и тут, на поверхности зыблется воздух весенний,
Солнцем подсвечен участок стены, синева
В облачном пухе…
И в гомоне линий, цветов и шумов многолюдья
Можно – при слухе, за долгую жизнь истонченном, но и окрепшем –
Можно услышать (прислушайся) столько оттенков безмолвья,
Словно бы ты, как купец Афанасий Тверитин,
В Индию пёхом хожение совершил и вернулся
В Тверь свою (будь то московскую или калифорнийскую «тверь»).
Душу несешь как Дары посолонь
И память осолена солью морскою,
Не преснеющей солью трех азиатских морей.
Будем слушать. Смотреть. Осязать.
Да, конечно, стареем…
Но сквозь жизненной ткани потертость не мнится ли свет Тишины –
Той, что всё, всё питает и держит, и движет,
Той, что нашу с тобой жизнь связала швартовым узлом?