Страстной неделе и тем паче Великой Субботе приличествует молчание слова и мысли. Но привычку думать не остановишь. Можно, конечно, хотя бы про себя держать, но я выскажу, уговорив совесть, что мысль не оскорбительна и даже каким-то боком уместна в этот день. Кому мешает, прочитаете потом.
Квадрат Малевича, шесть или сколько там минут тишины Кейджа, сюда же можно присовокупить «Потец» или «Звезду бессмыслицы» Введенского, в несколько ином ракурсе унитаз Дюшана… В общем, все то, про что спрашивают: и это искусство?!
Прибавлю еще рассказ о шедевре Кабакова, услышанный мною от трубадура российского концептуализма Виталия Пацюкова. Входишь в экспозиционный зал, а там – ярко высеченные на стенах прямоугольники, места невывешенных картин. Обходишь зал по периметру, задыхаясь от восторга рассказывает Пацюков, и как будто рассматриваешь шедевры величайших мастеров…
А ведь все это – до меня вдруг дошло! – абсолютно закономерное логическое завершение развития высокого европейского искусства. Ведь смотрите, как эволюционировали представления о смысле и назначении искусства у самих художников и у мыслителей, объяснявших художникам смысл творчества.
Первое и главное – противопоставление высокого искусства, ремеслу, технэ. Давно ушли в прошлое те времена, когда художник гордился тем, что птицы прилетали клевать нари сованные ягоды. Это противопоставление отчетливо сформулировал и обосновал еще Роберт Коллингвуд в «Принципах искусства».
Труд, многодельность? Это – ремесленникам. Давно уже больше ценится гениальный набросок, легкое мановение кисти, экспромт…
Польза, назидание, утешение? Не смешите. Развлечение выжило, но в презираемом масскульте. (Хотя здесь парадокс: самый что ни на есть ширпотреб вдруг прихотью гения, такого как Уорхол, поднимается вдруг на уровень элитарного искусства).
Красота? Разве «Башмаки» Ван-Гога и «Цветы зла» Бодлера – не гениальное искусство?
Ну и, разумеется, не прочность добротно сделанной вещи. Это разве что на периферии искусства, в архитектуре. А так, сути «дела» соответствует, скорее, то, как тибетские буддисты изготавливают и разрушают мандалу из песка – не случайно многие современные гении числят себя буддистами, тот же Кейдж, например…
Мысль моя, полагаю, уже ясна. Продлите линии развития во всех этих направлениях до предела – и вы придете к тишине, беззвучию в музыке, отсутствию какой-либо изобразительности (и дальше – к отсутствию самого цвета, к белому на белом) в живописи, к отсутствию смысла в поэзии. К отсутствию, ничто. «Реди-мэйд» – это, в общем-то, то же: ничего не добавить к уже сделанному, имеющемуся в наличии.
А теперь спросите меня, как я-то лично к такому развитию искусства отношусь? В целом – не знаю, вот все думаю над этим. А в частности – по-разному. Кейдж для меня не хуже Прокофьева, но… в силу глухоты к музыке. (Впрочем, когда слушал некоторые минималистские «посмертные» опусы Мартынова что-то в душе шевелилось). К «Квадрату» равнодушен, хотя теоретические изыски Малевича любопытны. А вот Введенского почему-то очень люблю, и не только «Элегию», но и все остальное…
Есть только одна догадка, в чем могла бы быть разница, подлинная или кажущаяся, между пустотой стёбной и, что, наверно, то же самое, коммерческой, и пустотой, как бы это сказать, апофатической что ли… Второе – на грани, «почти», «едва не», а первое… нуль на палочке!
Во! Высказался, речистый! «Расскажи-ка нам, отец: Что такое есть потец?».
А потец – это, между прочим, предсмертный пот…