27.11.72.
Генисаретский. Обдумывая то, что произошло в прошлый раз, я несколько изменил план своего изложения и предварю повторение курса, уже изложенного в прошлый раз, небольшим разъяснением. В нем я, в частности, хочу принести покаяние в несправедливом обвинении в адрес рефлексии.
При теоретическом рассмотрении положенной функциональной структуры мною в прошлый раз использовались понятия осмысления и рефлексии, с одной стороны, и противопоставление единого и целого – с другой, а в-третьих, что было самым важным, противопоставление внешнего и внутреннего. По-видимому, эти понятийные и типологические средства нуждаются в разъяснении, ибо с их неадекватным употреблением и было связано наше взаимонепонимание. Сейчас я скажу несколько слов об этих средствах, а заодно произведу некоторые переименования.
Во-первых, по поводу внешнего и внутреннего. Считаю нужным лишний раз оговорить, что я использую это противопоставление вне того эмпирического способа употребления, когда они, во-первых, связываются с действительностью теории сознания, а во-вторых, и тем более, – с действительностью индивидуального сознания.
[[ОГ отмежевывается от эмпирического (обыденного) представления, противополагающего то, что у индивида в сознании (внутри, субъективно), тому, что вне его (объективно)]].
Само это противопоставление имеет [у меня] статус такой логической единицы, которую можно условно назвать идеальным предметом. Мы широко пользовались понятием идеального объекта, имея в виду, с одной стороны, его идеализованность, его существование в рамках предмета структуры науки в целом, а с другой стороны, имея в виду, что эта логическая единица сопряжена с познавательной установкой, что она касается все-таки объекта, существующего независимо от деятельности. С таким же логическим статусом я использую словосочетание «идеальный предмет», подчеркивая тем самым, что он не сопряжен с познавательной установкой, а представляет собой идеализованную логическую единицу в действительности методологически практикующего мыслящего сознания.
[[ОГ здесь использует ключевую для ММК оппозицию «объект – предмет». Первоначально объект понимался натуралистически, как внешний по отношению к деятельности и мышлению, а предмет как то, каким он нам в каком-нибудь отношении уже известен.
«Всякую вещь, явление, процесс, всякую сторону, всякое отношение между явлениями, одним словом –– все то, что познается, поскольку оно еще не познано и противостоит знанию, мы называем объектом исследования. Те же самые вещи, явления, процессы, их стороны и отношения, поскольку они уже известны, с определенной стороны зафиксированы в той или иной форме знания, «даны» в ней, но подлежат дальнейшему исследованию в плане этой же стороны, мы называем предметом исследования. Говоря словами Гегеля, предмет исследования есть уже известное, но еще не познанное» – это из работы ГП и Н.Г.Алексеева 1957 года «О возможных путях исследования мышления как деятельности».
Позднее была осознана деятельностная природа и объекта тоже. «С тех пор многое изменилось. Мы поняли, что "объект", во всяком случае в подавляющем большинстве наших употреблений этого термина, есть такая же деятельностная конструкция как и все остальное в предмете. <…> Это всегда — модель объекта, онтологическая картина объекта, одним словом, — та или иная форма репрезентации его в деятельности.
Поэтому, противопоставление объекта и предмета уже не мо,жет выражать собой онтологическое противопоставление природы и деятельности. Само это противопоставление переносится нами внутрь деятельности, выступает как гносеологическое или логическое противопоставление, как форма фиксации различий в ориентациях внутри деятельности» (Заметки о понятиях «объект» и «предмет»).
Это – ГП. А теперь ОГ. Вроде бы особой разницы нет. И объект (идеальный, поскольку ОГ здесь обсуждает мышление), и предмет имеют один и тот же «логический статус», существуют «в рамках предмета науки в целом». Но объект ОГ связывает с «познавательной установкой», а предмет «представляет собой идеализованную логическую единицу в действительности методологически практикующего мыслящего сознания».
Увы, допонять до ясности так и не смог. До встречи с ОГ и его чаемых пояснений.
Дам еще ссылку на доклад ОГ об «идеальном объекте» – здесь и здесь ]].
Это представление предполагает в качестве своего дополнения некоторый так же выстроенный образ, в котором, помимо самого представления, мы можем еще мыслить некоторую условную границу, отделяющую мир внешнего от мира внутреннего.
Для чего мне непосредственно сейчас понадобилось говорить об этом противопоставлении? Дело в том, что в связи с ним я различаю два типа целостностей, говоря о Едином, или о единстве, применительно к внешне определенному смыслу и о целостности применительно к внутренне определенному смыслу. Это дополнение может быть пояснено следующим образом. Нечто является единым лишь с внешней по отношению к нему точки зрения. Если мы, например, находимся в позиции внешнего наблюдателя по отношению к некоторой системе, то она, при некоторых шагах абстракции, может предстать перед нами как единая. Напротив того, нечто может быть дано как целостное только с внутренней точки зрения. Естественно, допускается особое совмещение этих точек зрения, что сразу предполагает не только теоретическое употребление этих понятий, но и жесткую фиксацию позиций с возможностью перехода с одной позиции на другую. В данном случае эквивалентом понятия позиции у меня является понятие способности.
[[Про единое извне и целое изнутри мы уже поняли.
Здесь интересно отождествление позиции и способности. Оно понятно, если помнить, что позиция в методологическом смысле – это не мировоззрение, а специфика тех средств, которыми располагает позиционер и которые обусловлены его положением в универсуме деятельности. Можно и мировоззрение рассматривать с этой точки зрения: человек видит мир в перспективе, обусловленной его положением («классовый» взгляд в марксизме), но это – вторично]].
Поэтому я и прибегаю к такому сопряжению этих логических единиц, единого и целого, этих логических предметов, с соответствующими способностями. А именно: я говорю о способности осмысления как о такой способности, предметом которой является целостность. В результате осмысления мы достигаем целостности того смыслового состояния, в котором эта способность функционирует, и также целостности предмета этой способности. И плюс к этому, целостности предмета и способности. С другой стороны, далее я буду говорить о способности созерцания, сопрягая ее с таким предметом, как внешнее или единое. И это у меня основные метапонятия, в которых я потом буду рассматривать всю функциональную структуру.
Теперь мне нужно сделать оговорку относительно понятия рефлексии. Я уже несколько раз, фактически, употреблял понятие рефлексии, относя ее к такой категории как способность созерцания. Я говорил, что рефлексия всегда предполагает выход вне данного состояния и затем последующий вход извне, например, нормативный, когда мы после рефлексии нормируем свою деятельность. Или она позволяет осуществить опредмечивание. Я сохраняю эту точку зрения, в том смысле, что отношу рефлексию к внешнему. Но, чтобы не попадать в терминологические разногласия, я буду, говоря о способности, имеющей своим предметом внешнее или единое, неуточненно, употреблять слово «созерцание». А термин «рефлексия» я, в соответствии с предложением Г.П., буду употреблять как обобщенный, относительно которого созерцание и осмысление можно рассматривать как его функциональные варианты. То есть я буду говорить о рефлексии как о такой способности, для которой противопоставление внешнего и внутреннего операционально безразлично и которая способна менять статус смысла относительно этого преобразования. Такое применение дает возможность сохранять все известное о рефлексии в методологическом мышлении.
[[Это интересно с т.зр. способов коллективной работы. Очевидно, эти доклады сопровождались дополнительными обсуждениями вдвоем, ОГ и ГП («за чаем»), в ходе которых корректировался ход обсуждения]].
В связи со всем сказанным само противопоставление внешнего и внутреннего приобретает большую конкретность. Это противопоставление превращается для меня в «предметное» (в кавычках) представление, ибо его элементы являются предметами соответствующих способностей. А поскольку способность есть модус деятельности, то мы о самих этих единицах, логико-феноменологических, можем говорить как о своего рода предметах. Так что этот идеальный предмет, над которым действует оппозиция внешнего и внутреннего и в котором может, с другой стороны, быть фиксирована некоторая граница, некоторое разделение целостности, этот идеальный предмет является созначным со структурой способности, в которую входят осмысление и созерцание, причем сами эти способности осмысления и созерцания выступают здесь в функциональном единстве. Софункционированию этих способностей соответствует такая предметная единица, как «единоцелостность».
Таково необходимое предварительное логико-феноменологическое замечание.
