gignomai (gignomai) wrote,
gignomai
gignomai

Category:

Рефлексия в ММК 17: Смысл и функциональная структура сознания 1

Пора вернуться к О.Генисаретскому, точнее, к его спорам с ГП. Берем серию его докладов 1972 года на теоретическом семинаре в Сенежской студии (официально Центральная учебно-экспериментальная студия Союза художников СССР), где методологи, закрепившиеся в это время в Институте технической эстетики, просвещали дизайнеров. Общее название серии«Смысл и функциональная структура сознания».

1972-10-16.
Генисаретский. Сначала – предварительные замечания об организационной форме работы, о которой говорил[ось] в прошлый раз, поскольку они связаны с особенностями сегодняшнего изложения. В прошлый раз мы условились, что будем, в составе неопределенной пока еще группы, заниматься непосредственными формами мышления и деятельности.

[[Имеется ввиду обсуждение итогового доклада ГП за 1971/72 годы (опубликован в «Анналах ММК 1972(2)), где обсуждалось создание специализированных групп внутри ММК и где ОГ заявил следующее: «Меня интересует тема “Мышление без знаковых средств” – все остальное меня мало интересует» (с. 235).]]

Я предлагаю для начала сделать следующее. В течение прошлого года на семинаре, руководителем которого я являюсь, мною были прочитаны три серии докладов, касающихся непредметных и предметных форм сознания. Один из них, вводный, был посвящен изложению так называемой функциональной структуры сознания, где с помощью графического языка рассматриваются различные отношения, в которые сознание вступает, имея различные способности.
Это часть, касающаяся чистого сознания.
Далее следовали еще две серии, где речь шла о знаковой действительности сознания и о его социальной действительности, где рассматривалась проблематика, связанная с понятием общества. Этот круг докладов, а они перепечатаны, является, с моей точки зрения, введением в нашу проблематику. Мне кажется, что работу нашей группы имело бы смысл начать с обсуждения того содержания, которое там зафиксировано. Поэтому в моем сегодняшнем докладе не будет задаваться программа работы, тем более он не будет излагать проблематику в том виде, в котором она отчасти уже зафиксирована. Повторять это бессмысленно, а двигаться дальше нецелесообразно, не предполагая знакомство с этим содержанием.
Поэтому сегодня я намерен сделать доклад, апеллируя, в основном, к тому аппарату, которым мы располагаем в применении к проблематике сознания. Я буду говорить о функциональной структуре сознания и строить изложение, опираясь, прежде всего, на общие системно-структурные понятия. По отношению к тому, что нами давалось ранее, и что, как я надеюсь, будет критически переработано, этот доклад является общим методологическим введением.
Итак, речь пойдет об уникальной структуре сознания. Единица этой уникальной структуры характеризуется для меня понятием способности. Собственно, эта функциональная структура и состоит из отдельных способностей. В список таковых, для примера, входят такие способности, как: осмысление, рефлексия, созерцание, коммуникация, понимание, поведение, мышление и т.д. – я называю их не для того, чтобы все их подробно рассматривать в дальнейшем, а для того, чтобы вы могли себе представить, о каких вещах здесь может идти речь. Сейчас мы будем рассматривать эту функциональную структуру на более абстрактном уровне, не индивидуализируя каждую способность, а говоря о них в целом.
Щедровицкий. Предполагаешь ли ты объяснить, что такое способность, в каких отношениях это понятие стоит к другим понятиям и почему, характеризуя функциональную структуру сознания, ты считаешь необходимым и продуктивным говорить о способностях, а не о чем-то другом, что можно было бы помыслить как характеристики сознания?
Генисаретский. К этому я и намерен перейти.
Известна, и получила широкое распространение критика, данная Гегелем кантовской теории сознания, изложенной в первых главах «Критики чистого разума». Как вы помните, в самом начале, сразу после предисловия, Кант перечисляет и кратко описывает способности, – ощущение, воображение, представление, рассудок и т.д., – из которых складывается структура того, что сам Кант называл «сознанием вообще». Представление о том, как устроено сознание, предваряет центральную теоретико-познавательную проблематику «Критики». Для познавательной проблематики это момент рабочий, ведь «Критика» посвящена проблеме «как возможно познание», но в качестве предпосылки она содержит и вполне определенную теорию сознания. Здесь указывается, чем обмениваются способности, как одна способность влияет на другую, какую целостность они образуют, как эта целостность, известная под названием апперцепции, функционирует в связи с познавательной установкой и задачами познания. Словом, «Критика» содержит текст, где излагается определенная теория сознания и перечисляются составляющие его структуры.
Гегель в предисловии к «Малой логике» и в «Феноменологии» в качестве основного упрека Канту выставлял аргумент о необоснованной психологизации познавательной проблематики. Он считал, что введение способностей в предмет теории познания, перечисление конкретного списка способностей, тот способ, каким они объединены, – не обоснованы. Список случаен в структуре «Критики» и эмпиричен по происхождению. Сам Гегель всячески стремился откреститься от такого способа работы. Там, где речь идет о логической проблематике, никакие свободные способности вообще не фигурируют. А в «Феноменологии», где дается идеальная история становления сознания, проблематичность способностей скрыта за термином «форма», и речь идет о формообразовании сознания. Эта гегелевская критика кочует из работы в работу и, насколько мне известно, радикального пересмотра не претерпела.
На мой взгляд, с этой критикой можно было бы согласиться в той части, где говорится о случайном характере этого куска в тексте «Критики». С другой стороны, это и понятно. Поскольку работа посвящена принципиально другой проблематике, проблематике теории познания, и поскольку теория сознания составляет там предпосылку, условие, исходя из которого ведется исследование, то теория сознания не была там подробно изложена и развернута. Есть основание предполагать, что в «положительной» части системы, которую Кант собирался создать, этот кусок получил бы детальное и подробное развитие. Впрочем, это относится к области догадок.
Та же часть гегелевской критики, которая упрекает Канта в психологическом эмпиризме, на мой взгляд, совершенно неосновательна. Само употребление терминов типа «ощущение», «воображение», «представление» и т.п., которое имеет место у Канта, и то, что эти термины в его время стали уже достоянием эмпирической психологии и в принципе относимы к индивидуальному, «личному» человеку, этот факт еще не является доказательством того, что данное построение, данная теория сознания является психологической.

[[ОГ отводит от Канта обвинение в психологизме. Индивид, о котором говорит Кант, это не эмпирический индивид, которого изучает психология, а «всеобщий» индивид, сознание вообще; об этом дальше подробнее и заостреннее – ситуацией спора]].

С другой стороны, мы должны вспомнить, какой ценой освободился Гегель от этого псевдо-психологизма и что встало на место этой части, теории сознания, в гегелевской философии. На это место встала феноменология. Текст «Феноменологии духа» начинается в положительной части с главы «Чувственная достоверность» или «Непосредственная достоверность», и этот мотив непосредственной достоверности, вообще понятие непосредственной формы сознания, выполняет ту самую функциональную роль, роль необходимой предпосылки для построения теории познания, которую у Канта занимала его теория структуры сознания. Для того чтобы говорить о том, как возможно познание, и рассматривать перипетии познавательного процесса, обоим мыслителям понадобилось сначала дать некую теорию сознания. Но если у Канта эта теория была выполнена в традиционном духе познавательной философии, это была именно теория определенного объекта, обладающего структурой, которая была ясно названа и показана, и далее все действия разума, которые Кант исследовал с точки зрения их познавательного значения, описывались строго в пределах этой обозначенной структуры, то у Гегеля на этом месте стоит непосредственная форма сознания, не расчлененная как объект, не обладающая определенной структурой, а предполагающая феноменологическое отношение к ней, а именно, непосредственное понимание того, что это непосредственное сознание делает. Во всяком случае, по познавательным критериям, по строгости изложения и объективности, феноменологическое построение теории сознания явно уступает кантовскому построению, которое этим критериям явно удовлетворяет.
Как вы увидите далее, в моем построении обе эти предпосылки в снятом виде будут фигурировать; и феноменологические предпосылки, касающиеся непосредственных форм сознания, и определенные представления о его структуре будут в определенной версии мною излагаться. Как эти два плана соединяются, – будет ясно из самого построения. Сейчас же, делая эту ретроспективу, я хотел заранее хоть в какой-то мере отвести гегелевидные аргументы против всякой теории сознания, потому что они обычно первыми возникают, как только речь заходит о структуре сознания.
Розин. На какой ареал … не знаю уж чего, фактов, представлений или еще чего-то – ты опираешься, строя теорию сознания? У классиков был определенный ареал философских представлений, состояния науки, и т. д. и т. п. Насколько у тебя вычленен этот момент, или тебя это вообще не интересует?
Щедровицкий. Это интересный вопрос, но он явно опережает изложение …
Генисаретский. Да, конечно …
Щедровицкий. Так что его мы будем обсуждать в своем месте.
Я хотел бы возразить и задать, вместе с тем, развернутый вопрос по уже сказанному. Прежде всего, я должен сказать, что мне не показался убедительным твой исторический экскурс. Ты справедливо отметил, что у Канта его представления о сознании играли служебную роль по отношению к теории познания. Мы можем сказать, что все эти представления или понятия (это мне сейчас не важно) в кантовскую теорию познания не входят …
Генисаретский. Но она на них основывается.
Розин. Непонятно, что ты вообще сейчас имеешь в виду под теорией познания.
Щедровицкий. Понятия, касающиеся сознания, вообще не относятся к предмету, называемому познанием.
Генисаретский. Мне это непонятно.

[[Это место и нижеследующий кусок интересны тем, что ГП заявляет и обосновывает очень нетривиальную с точки обыденных представлений вещь: при обращении к такому предмету, как познание, нужно абстрагироваться от сознания, как от эмпирического обстоятельства, мешающего построению идеального объекта]].

Щедровицкий. Мы хорошо знаем, что любое теоретическое представление, в том числе и научное и философское, содержит разнородные части. Для того чтобы иметь некий предмет рассмотрения, его прежде всего надо изолировать из той ткани, в которой он живет и которая к этому предмету в точном смысле не относится. И это достигается за счет определенного изолирующего рассмотрения, изолирующих абстракций, которые принимают форму также некоторого представления. Чтобы это было более понятным, я сошлюсь на достаточно разобранный нами пример галилеевской теории свободного падения тела, рассматривая этот пример как модель, с точки зрения которой я рассуждаю. Понятие силы и вообще все представления, связанные с взаимодействием, в предмет, построенный Галилеем, вообще не входили. Но для того, чтобы рассматривать свободное падение тел предметно, Галилей должен был выработать некоторое общее представление о том, в какой ткани существует этот предмет – «свободное падение тела», и произвести определенные изоляции. Так вот, когда мы говорим, что кантовская теория познания основывается на его представлениях о сознании, тех, о которых говорил Олег, то это, с моей точки зрения, и есть та самая процедура изоляции, изолирующих абстракций, которые были нужны Канту, чтобы, с одной стороны, выделить сознание как предмет рассмотрения, а с другой стороны, включить его в более широкую систему действительности. И отсюда вполне естественная разнородность описания и теоретического воспроизведения познания и сознания.
Розин. То, что ты говоришь, понятно, но где ты у Канта видишь это разделение …
Щедровицкий. Для того, чтобы это увидеть, достаточно прочитать Канта.
Розин. Я как раз недавно его перечитывал и хорошо помню, что там как раз все время перемежается то, что ты называешь теорией познания и теорией сознания. Все время, во всех частях, идет речь об устройстве способностей. Вспоминая текст, я четко вижу, что отделить я не могу. Я понимаю то, что ты говоришь, в абстракции, но в тексте я не могу это выделить.
Щедровицкий. Придется ограничиться абстракцией, потому что обсуждение этого вопроса увело бы нас очень далеко. Я хочу привести еще один пример, для того чтобы сделалось это совсем прозрачно, до вульгарности. С моей точки зрения, точно так же поступает лингвист, выделяющий свой предмет изучения. Он говорит какую-то ерунду (я сознательно говорю так грубо) про психику, про культуру, про логику, причем, как правило, это все представления пятисотлетней давности, и за счет этой ерунды, которую он проговаривает про психику и культуру, он получает возможность обрезать это и выделить свой предмет изучения, который он описывает в моделях и систематически. Я бы даже сказал, что если он свою лингвистическую часть прорабатывает понятийно или квазипонятийно, то про всяческие предпосылки, условия, основания, он говорит на основании представлений здравого смысла и как правило вульгарного отображения. Можно даже пояснить, почему это необходимо: систематическое рассмотрение всего этого вместе во всех связях и взаимозависимостях, потребовало бы от лингвиста введения того предмета, где и психика, и культура, и язык существовали бы однородным образом, т. е. это заставило бы его быть не лингвистом, а кем-нибудь другим. Так вот с этой точки зрения, как мне кажется, мое представление совпадает с представлением Олега: я точно так же рассматриваю все эти представления о сознании как условия или предпосылки, а в общем – как средства изоляции, изолирующей абстракции в выделении предмета, называемого познанием.
Теперь я хотел бы задать вопрос о гегелевской критике. Я сейчас не обсуждаю вопрос о том, как она была выполнена, но мне кажется, что сама такая изоляция была нужна Канту постольку, поскольку у него не было представления о деятельности, или представления о Духе как таковом. (Понятно, почему я употребляю здесь слово «деятельность»). У него не было представления о нормах, и в этой связи я бы сказал, что у него было неудовлетворительное, для меня во всяком случае, неудовлетворительное представление об объекте – носителе познания. Он действительно не знал другого системного объекта кроме индивида с его сознанием и способностями. И поэтому лично я вижу весь смысл гегелевской критики, прежде всего в оппозиции двух подходов – индивидуально-психологического и культурно-исторического. Я повторяю, что меня сейчас не очень интересует тот способ, каким было произведено это разделение и задана оппозиция между Фихте и Кантом, а потом Гегелем, Фихте и Кантом. Главное для меня, как я сказал: что смысл этой оппозиции заключается в противопоставлении индивидуально-психологического и культурно-исторического, соответствующих материалов и типов организованностей в описании и анализе познания. Мне так важно подчеркнуть этот момент, потому что тогда мы упираемся в одну основополагающую проблему об основаниях этого противопоставления, границах его действия и его основательности.
И для меня обсуждать гегелевскую или «гегелевидную» критику Канта, – это значит обсуждать эту и только эту проблему. И этой проблеме должно быть дано как критическое, так и позитивное удовлетворительное решение.
Розин. Можно ли тебя понимать так, что если твоя трактовка правильна, то нельзя объединять Гегеля с Кантом, т.е. в гегелевской линии не может быть понятия способностей.
Щедровицкий. В каком-то смысле да, но я должен ввести еще одну посылку, прежде чем это сказать.
Как раз этого пункта – взаимоотношения между индивидуально-психологическими и культурно-историческими представлениями – Олег не затронул.
Генисаретский. Я его не затронул по той причине, что, не мой взгляд, такого противопоставления в этой взаимокритике попросту не существует. Это в высшей мере неоправданная точка зрения – мнение, что Кант был «индивидуалист» и «психологист». Когда речь идет о структуре сознания, то это вовсе не индивидуальное сознание, оно вообще никак с индивидом не связано. Во-вторых, Кант уж никак не психологист. Все его значение в Новой истории как раз в том, что весь пафос его критического метода, связан с установкой на выявление общеобязательных требований деятельности, это установка антипсихологическая. Если просветительская мысль предавалась всевозможным эмпирическим исследованиям в области истории, культуры и индивидуального сознания, занимаясь этнографией, этнологией и прочими вещами, и сентименталистской психологией, то Кантовская установка как раз есть установка на выявление логически обязательных, независимых от деятельности человеческого индивида или социального индивида норм. И более поздняя, гуссерлевская, формулировка о безразличии истины к ее носителю в скрытом виде уже содержится в кантовской антипсихологической установке.
С другой стороны, Кант является первым рефлексированным философом культуры … его теория априорности форм сознания и категорий, которые с этим связаны, – это философское понимание культурной определенности и заданности всякого сознания, не индивидуально-психологического. Теория априорных форм является философским выражением и развитием теории врожденных или наследуемых идей. Но если просветители понимали это как раз индивидуально-психологически, т.е. рассматривали эти врожденные идеи как достоинство индивидуального сознания, то для Канта априорная форма неиндивидуализированным образом выражает культурную заданность сознания. Это, по сути дела, то, что сознание получает в наследие от процесса своего формообразования.

[[На мой взгляд, ОГ здесь убедителен. Но этот участок дискуссии вскрывает двойственность того, о чем идет речь. Здесь не один, а два вопроса: 1) о психологизме и 2) об «индивидуализме» в трактовке мышления и познания. Психологизма, ОГ прав, у Канта нет; и, соответственно, нет противоречия с тем, как трактует мышление ГП, скажем, в докладе «Мышление вообще и мышление индивида» (см. обсуждение у меня в жж: у Канта есть «понимание культурной определенности и заданности всякого сознания», априорная форма неиндивидуализированным образом выражает эту заданность. Другое дело, что ГП к этому времени пошел дальше по пути ухода от индивида с его сознанием – в сторону коллективно-распределенной кооперированной деятельности, в том числе и познавательной. Он и воюет против попыток ОГ вернуть его в «болото индивидуализма» (как выразился ГП ниже «к общей мировоззренческой ориентации на индивида»)]].

Гегелевская критика, конструктивно проведенная в «Феноменологии духа», касается, скорее, другой стороны, [того,] что Кант не рассматривал становление этой априорной формы. Та структура сознания, которая зафиксирована в «Критике чистого разума», постоянна, она раз описана, и далее деятельность познавательная описывается строго в пределах этого набора способностей и этой структуры; познавательная деятельность не имеет обратного влияния на структуру сознания у Канта. Сколько бы ни двигался разум в установлении своего положительного содержания и своих границ и пределов, структура остается неизменной, в то время как идея «Феноменологии духа» – идея развернутого в абстрактном времени процесса формообразования сознания, и сознание обретает содержание лишь в движении по развитию и взаимному снятию форм. Но эта сторона дела, эта оппозиция, это не оппозиция культурно-исторического и индивидуально-психологического подходов. Это оппозиция предела, как сейчас можно было бы сказать, культурологической точки зрения, но в одном случае культурная заданность сознания вечна, во всяком случае, не исторична, а в другом случае она по природе исторична.

[[Здесь они, как я понимаю, единомышленники, наследники гегелевского историзма]].

Щедровицкий. Как это ни странно, я согласен почти со всем, что ты сказал, и, тем не менее, я снова хочу повторить свое замечание, причем обратить твое внимание на одно обстоятельство, которое ты опять опускаешь. Если ты имеешь в виду кантовскую теорию познания в рамках предмета, в том смысле, как я это ввел, и с чем ты согласился, то я приму почти все твои замечания. Кроме одного: я бы отметил сложность вопроса о разделении познания и сознания, о чем говорил Вадим, в рамках познания, или предмета, изучающего познание, и рассматривал бы эту сложную дискуссию психологистов и антипсихологистов в рамках теории познания вплоть до ее завершения у Гуссерля. Но я не случайно начал с того, что противопоставил друг другу собственно предметную часть кантовских воззрений и часть обоснования условий или предпосылок, и отнес представления о сознании в последнюю. Дело в том, что при справедливости всего, что ты говорил в отношении Канта (и, может быть, даже частично того, что ты говорил в отношении Гегеля), в применении к познанию как изолированному предмету изучения, это, на мой взгляд, не справедливо в отношении оппозиции «познание – сознание». Кант, на мой взгляд, оставался психологистом в этой непредметной части, а именно, в общей, мировоззренческой ориентации на индивида, в то время как в этой общей мировоззренческой части Гегель уже не имел такой ориентации. Я бы считал необходимым, при обсуждении поднятых тобою вопросов, двигаться в этом двойном отношении. Я, с одной стороны, буду указывать на неоднородность самих теоретических представлений Канта и его философской системы, различая предметную и квазипредметную часть и общую, более широкую картину, которую мы ранее называли «облаковидным представлением», чтобы подчеркнуть его синкретический характер, другой тип теоретизирования при ее описании. И, обсуждая кантовскую, фихтевскую и гегелевскую концепции, я буду все время разделять вопрос о психологизме и культурной истории в самом предмете, и тот же вопрос в рамках этой облакообразной онтологии мировоззрения. С этой точки зрения, то, что ты мне ответил, мне представляется неубедительным, поскольку не учитывает различия этих двух контекстов – теории познания и представлений о сознании.
Но здесь я хотел бы заметить, что для меня эта проблема выступит иначе. Я бы, как и ты, исходил из системно-структурных представлений, но заданных в четырехслойке, где в основании лежит определенная морфология или морфологическая картина материала, и тут я бы сказал, что, по сути дела, оппозиция Кант – Гегель, на мой взгляд, развертывалась одним способом в теории познания и совершенно другим в том, что я бы назвал морфологическим представлением материала, или морфологией познания. И, с моей точки зрения, все проблемы сознания в их подлинном смысле возникают только на уровне морфологии познания. Хотя я соглашусь с тем, что сам Гегель дал другую трактовку, в частности, феноменологией сознания. Но об этом я хочу сказать особо, мне хочется отделить смысл критики от позитивного решения проблемы.
Генисаретский. Я считаю это разделение соломинкой, за которую вы хватаетесь, оно для меня совершенно непринципиально. По строгости и определенности этот кусок превосходит все то, что далее написано в «Критике чистого разума», поэтому невозможно считать это «облаковидным довеском», который менее обязателен, чем все остальное. Я утверждаю, что обвинение Канта в индивидуально-психологическом философствовании неосновательно ни в одной части его содержания. Тем более, что у него есть специальное учение об антропологии, где он нарочито пользуется совершенно другими терминами, говоря об индивидуально-психологической человеческой форме.
Для этого есть специальный предмет. Так что я фиксирую факт различия точек зрения на этот счет.

[[Добавлю в качестве гипотезы, что утверждению ОГ на представлении о неиндивидуальности сознания могло способствовать его общение в это время с А.М.Пятигорским, Д.Б.Зильберманом и Е.Л.Шифферсом, и знакомство с буддистским представлением о безличном сознании, а также с предложенной Шифферсом трактовкой учения Максима Исповедника о природности (а не ипостасности) воли (Ш. добавлял: и сознания)]].

Tags: Гегель, Генисаретский, Кант, Щедровицкий, смысл, сознание
Subscribe

  • ***

    Из записной книжки моего отца (1944) — жж напомнил: «Сверху особенно ясно чувствуешь, что земля вся одинакова и что она не может быть поделена и…

  • (no subject)

    ЖЖ сейчас напомнил картинку из записей отца. Валяется пьяный на улице. Женщина-милиционер пытается его поднять. А он: Поцелуешь — встану. Все вокруг…

  • Когда слушаются, не сомневаясь

    Очень интересную мысль встретил у Поршнева. Он говорит, что базовая функция речи — внушение, побуждение к действию. А все остальные возникают как…

  • Post a new comment

    Error

    default userpic

    Your reply will be screened

    Your IP address will be recorded 

    When you submit the form an invisible reCAPTCHA check will be performed.
    You must follow the Privacy Policy and Google Terms of use.
  • 4 comments